За окном был какой-то шум, который проникал даже на второй этаж моего (точнее родительского) дома в Санкт-Петербурге. По делам, которые у меня накопились в городе, я вынужден был коротать в столице, – вдали от своей любимой деревни и ее обитателей. Обычно тихая улица сегодня словно взорвалась криками и шумом. В окно кабинета, что выходили на нее, я рассмотрел толпу женщин всех возрастов, которые шли нестройными рядами с какими-то плакатами в руках. Среди низ я смог рассмотреть и представительниц высокого полета, и простых работниц. Всё бы ничего, но они скандировали какие-то слова хором, что на давало мне расслабиться и сосредоточиться после прошлой ночи в театре. Ночь была интересная, закончилась почти сегодня утром… Впрочем, сейчас меня интересовала тишина, а не хоровые крики за окнами.

Потом крики стали более чем истошными, – ну не убивали же их там никого!… В кабинет вбежала Маша. Я ей не разрешал обычно покидать свою половину, но сегодня мои служанки отпросились на какое-то богослужение, и я разрешил ей побродить по дому. Мы поболтали после их ухода о том – о сем, и потом я уединился в кабинете. Но вот не получилось…

– Барин! Барин! Какая-то женщина сильно стучится в боковую дверь и что-то кричит, просит открыть, молит о помощи, – с испугом почти прокричала она.

Если бы не она, я бы не стал открывать той женщине. Даже к дверям бы не пошел. Но оставлять такого напуганного ребенка с мыслями о чем-то плохом, что может произойти с той демонстранткой не хотел. Потому спустился к черному ходу и через приоткрытое окно за решеткой рядом с дверью поинтересовался, что там с ней случилось.

– Пустите, Бога ради пустите! Нас разогнала конная полиция, и я совершенно случайно спряталась от них! Но они скоро начнут обыскивать улицу и тогда изобьют и меня, как и моих…

Я не стал дослушивать ее сбивчивые слова и впустил ее в приоткрытую дверь. Маша стояла за моей спиной и зажала руками свой рот. Она чуть не плакала, пока та говорила, и с облегчением вздохнула и улыбнулась, когда снова захлопнулась дверь.

Перед нами стояла вполне представительная молодая дама в длинном темном платье и шляпке с вуалью. Больше я ничего особо и не мог разглядеть, т. к. изначально не стал освещать эту комнату, чтобы не привлекать внимание со стороны улицы. Я махнул рукой Маше, и та успокоенная ушла на свою половину дома. А «спасенную» женщину провел во внутренние комнаты.

– Я совершенно не понимаю, как можно было топтать толпу женщин лошадьми, – распаленная происходящими на улице событиями возбужденно говорила та, направляясь за мной по длинному коридору. – Вы понимаете, это просто зверство какое-то, вандализм! Эти казаки!…

– Мадемуазель, пройдите, пожалуйста сюда, – показал я ей на дверь.

– Мадам, – поправила она меня. И вошла. Когда она огляделась по сторонам, то удивленно повернулась ко мне, всё еще стоящему в дверях. – Что это?

– Это купальный комплекс моего дома. Ваше платье совершенно запачкалось, Ваше лицо и руки в какой-то вонючей субстанции, обувь я даже не рискую описать. Прошу Вас сначала принять ванну, переодеться в ту одежду, которую Вы найдете в этом шкафу, а потом присоединитесь ко мне в гостиной, и мы поговорим.

Дама оглядела себя и стушевалась.

– Простите, я в запальчивости не оценила состояния своего гардероба и очень Вам признательна за заботу. Вот только испачканную одежду…

– Не беспокойтесь. Через несколько часов придут из храма мои слуги и приведут всё в порядок. Домой Вы пойдете в приличном состоянии. Я удаляюсь. Если возникнут вопросы или когда Вы закончите приводить себя в порядок, позвоните в этот колокольчик. Я специально буду в соседнем помещении и приду к Вам на помощь, чтобы проводить во внутренние покои.

– Вы сама любезность, – улыбнулась дама и сняла шляпку с вуалью.

Я покинул комнату и прикрыл дверь. Никто кроме меня не знал, что из соседней комнаты есть очень удобное обозрение всего того, что происходит в этой просторной купальне. В стену купальни вделано большое зеркало во весь человеческий рост, позволяющее купающимся любоваться или не любоваться собой, глядя в зеркало, при этом демонстрируя себя во всей красе тому, кто находится по другую сторону этого дьявольского изобретения, – зеркала Гезелла!