В сон провалилась только под утро, неуклюже свернувшись калачиком на смятой постели, окруженная не до конца разобранными дорогими шмотками — подарками губернатора. Что делать с ними пока не решила, хотя и хотелось облить бензином и сжечь прямо посреди комнаты.

Когда Маша открыла глаза, за окном был уже полдень. Солнце зависло высоко в воздухе и его горячие лучи проникали в закрытую шторами комнату.

Было нестерпимо жарко, болела голова, и хотелось пить.

Помятая и опухшая она прошла на кухню, где ее уже ждали две самые родные женщины: мать и тетка.

— Дочка, как ты? — осторожно поинтересовалась Галина Ивановна.

— Все хорошо, мам, — охрипший голос и затекшие глаза выдавали.

Но, несмотря на это, сейчас она действительно верила, что все будет хорошо, потому что все закончилось, практически не успев начаться.

— Мы знаем, кто он. Рассказывай, — вдруг сказала тетка.

Маша остановилась как вкопанная и вгляделась в лица сидящих перед ней женщин. Неужели мать услышала, что она говорила курьеру в подъезде? Нет. Не может быть.

Блефуют? Хотят выведать кто? Она посмотрела на непроницаемые лица и наконец равнодушно выдала:

— Откуда?

— Ты себя видела, когда его по телевизору показали? Подарки еще эти. Видно, что при деньгах…

— Между нами все кончено, — слезы снова покатились по покрасневшему лицу, и Маша обессилено села на пол.

— Дочка, а я ведь сразу была против твоего поступления…

Стоп. Причем здесь учеба?

— Журналисты — гнилой народ. Вот и этот твой репортер…

Маша не верила своим ушам: они решили, что ее мужчина — один из журналистов, окруживших губернатора.

Испытав настоящее облегчение, она даже начала успокаиваться, и поразмыслив, вдруг поняла, что это прекрасная идея, нужно только поддержать заблуждение:

— Да, но все уже в прошлом…

— Расстались почему? — недоверчиво глянула Тамара.

— Женат оказался.

Тетка, когда-то раненная подобным, понимающе закивала. Закурив, она задумчиво посмотрела на племянницу и смахнула пару мокрых дорожек, покатившихся по щекам. Тамара и так всегда старалась поддерживать Машу, но теперь была полностью на ее стороне:

— Правильно, пусть к черту идет. Нечего свою молодость на козлов тратить.

После этого короткого разговора они больше не приставали с расспросами, оставив в покое Машу и даже условившись начать позволять ей гораздо больше, чем раньше, потому что надеялись, что так она быстрее забудет мужчину, причинившего ей боль.

— Галь, клин клином вышибают. Как только новый ухажер найдется, так о старом она сразу и думать забудет!

— Боюсь я за нее. Раньше никогда она так не убивалась…

— Все пройдет.

— Будем надеяться, — устало ответила мать.

На четвертый день после прилета позвонила Таня.

Маша была зла на нее и они не разговаривали с того самого момента, как подруга подстроила ее встречу с Гориным, но сейчас глядя на имя Кулецкой, высветившееся на экране телефона, не ощутила ни злости ни обиды. Все прошло.

— Алло.

— Алло, Машуня, — голос подруги был полон раскаяния.

Она видела новости, догадалась Маша.

— Вы еще вместе?

— Тань, ты уже в городе? Давай не по телефону.

Кулецкая назначила встречу в одном из кафе в центре, сначала поставив подругу в тупик. Но поразмыслив, Маша решила, что это ее взбодрит. В конце концов, не умирать же из-за того, что ее первый мужчина оказался женатым козлом? Да и Таню она не считала виноватой в том, что произошло, и ей очень нужна была поддержка того, кому можно довериться. Ведь Кулецкая и так была в курсе того, кто такой Горин, значит, скрывать что-то просто не было смысла.

Платье, купленное в столице, обтягивающее широкие бедра и узкую талию подчеркивало все самые выгодные стороны фигуры, а легкий макияж и свободно распущенные по плечам русые волосы скрывали следы слез. Когда образ был готов, она почувствовала себя в разы лучше, чем в растянутой футболке и со спутанным гнездом на голове, ведь, что не говори, а осознание собственной привлекательности всегда придает уверенности и сил.

— Куда ты такая красивая, дочка? — насторожилась мать.

— Гулять, мама.

Что-то в голосе Маши остановило Галину от дальнейших расспросов, как будто за предыдущие три дня дочь безвозвратно повзрослела и теперь совсем не должна была отчитываться.

"Пусть идет", — подумалось матери. Теперь ее никто и ничто не удержит.

Оказавшись на улице, Маша вдохнула полной грудью и вдруг улыбнулась. Город, днем раскалившийся от июльского солнца, погружался в сумерки и медленно остывал, давая свободно вздохнуть и насладиться прохладой летнего вечера.