– Так она и не ходит последние дни, дома сидит, с братом, – охотно разболталась та. – Слушай, а ты сейчас в район? Подбросишь? А то с этими дождями так неохота по остановкам шататься.

– Куда именно?

– Я с Киром на одной улице живу. Он не говорил разве?

– А должен был? – Девчонка не ответила, Данила кивнул: – Ладно, шустрее давай. Я на улице.

Снова припустил мелкий дождик, жигулёвская печка работала хреново, стёкла потели, приходилось постоянно то открывать, то закрывать окна. Девчонку звали Катька, она всю дорогу послушно крутила вперёд-назад ручку стеклоподъёмника и ни на секунду не умолкала. И что самое интересное – все её разговоры, так или иначе, сводились к Кирею. Данила усмехался про себя и гадал: этот дым с огнём, или без? В принципе, от братана можно было бы ожидать чего угодно. И даже наоборот – такой расклад был бы гораздо предсказуемее, чем вот эти его розовые сопли по Мариночке.

Хотя... Кто бы говорил, ага.

Довёз Катьку прямо до места и тут же, проехав ещё пять дворов, остановился перед воротами Кира.

Дяди Серёги дома не оказалось, а тётя Ира старательно прятала заплаканные глаза и с отчаянной злостью двигала по столу чайными чашками:

– Да в рейсе, где ему ещё быть-то? Он же из тридцати дней месяца все двадцать девять по рейсам. А там, кто знает. Вернее – он-то точно в рейсе, другое дело – где он, этот рейс-то его находится. Может, под Москвой, а может, и на другом конце нашего посёлка, я-то откуда узнаю? Мне разве кто докладывает? – резко отвернулась, часто задышала, сдерживая рыдания. – А ты тут сидишь вечно одна, как... – не сдержалась, заревела.

Даниле на это смотреть было и непривычно и тревожно. Он знал тётю Иру с самого своего рождения: она, ещё работая в яслях нянечкой, их с Киреем на соседние горшки сажала, сопли и задницы им на пару подтирала. Они одно время и с матерью его очень хорошо дружили, потом как-то разошлись интересы, а позже, уже после развода, мать и вовсе переехала в область, и они совсем перестали общаться.

Но они-то перестали, а вот самому Даниле тётя Ира в глубине души навсегда осталась «нямой» из детства: няней и мамой одновременно. И когда он по малолетке сбегал от матери и её очередного хахаля жить к отцу в город – именно тётя Ира становилась для него тёплой ласковой поддержкой, и именно её просьбы взяться за ум действовали на него лучше всех других, когда совсем уж бесповоротно несло по наклонной.

– Тёть Ир... случилось что?

– Да это разве случилось? – отмахнулась она, решительно высмаркиваясь. – Это так, пустяки! Дело, как говорится, житейское. Не бери в голову, это всё дождь проклятый, нудит второй день, и я что-то расхандрилась совсем... Ты это, у меня же ещё мёд есть Данюш! Будешь медок?

– Нет, спасибо. Ну а всё-таки, тёть Ир, может проблемы какие порешать надо? У вас же сейчас ни Кирея, ни дяди Серёги...

При упоминании мужа, тётя Ира снова заревела, и Данила, так и не добившись внятного ответа, распрощался.

Дома, когда вышел из душа, оказалось, что в дверь настойчиво тарабанят. Едва только повернул замок, как она распахнулась, и Данила вмиг оказался не просто прижат к стене, а ещё и придушен локтем.

– Где она? – Мужик был какой-то смутно знакомый. – Говори, пока кадык свой не сожрал, салага!

Смотрели друг другу в глаза, близко-близко, и злость мужика стремительно перекидывалась на Данилу. Взбрыкнул, резко пробивая под дых, но было не с руки, поэтому удар получился слабый, зато мужик тут же ответил крепким шлепком ладони по уху, и пока слегка контуженый Данила приходил в себя, уже хозяйски пошёл по квартире: кухня, ванная, туалет...

– Какого хрена вообще?! – кинулся за ним Данила, когда тот, осмотрев комнату, сунулся было на балкон, где, прикрытые старыми покрывалами стояли сорок канистр спирта.

Мужик обернулся, и Данила вдруг узнал. Замер. Мужик этот, как его...

Впрочем, фамилию Данила не помнил, а вот то, что именно он когда-то оформлял протокол первой постановки на учёт – очень даже прекрасно. А значит, это, похода был Маринкин отец, и он тоже замер, окидывая Данилу злым напряжённым взглядом.

– Ну? Где Маринка?

– Я... Я не знаю, – искренне удивился Данила. – А с чего вы взяли, вообще, что она может быть у меня?

Он не ответил, снова повёл взглядом по комнате, и Данила испугался, что опять попрётся на балкон. Срочно нужно было отвлечь.

– Слушайте, ну раз вы здесь, то, значит, явно в курсе, что и она бывала... И... Короче, вот, она забыла как-то! – схватил с пола проклятый пакет с отремонтированными босоножками, который вынул из урны, куда их в порыве вредности сунула однажды Маринка.

Опер взял пакет, заглянул. Помолчал, поджав губы.

– Что у тебя с ней?

– Ничего.

– Ну да. И именно поэтому ты зажимал её на вокзале... – Снова прошёлся по комнате, внимательно осматривая сваленные на полу вещи. – Когда последний раз видел её?

И тут уже Даниле шибануло!

– В смысле... А что с ней?

– Слушай сюда, Данила Магницкий, – с наездом приблизился к нему вплотную опер. – Если я решу, что тебя нужно урыть, тебе не поможет даже твоя высокая крыша, это понятно? А я урою за дочь, даже не сомневайся. Поэтому, слушай внимательно: если вдруг она появится у тебя – ей не говоришь, что я был здесь, а сам тут же валишь к соседям, звонишь в участок и передаешь срочную информацию для опера Иванова, ясно? А её в это время запираешь в квартире. Разрешаю. Но если узнаю, что ты её снова хоть пальцем тронул...