Шрифт:
Господи, как же она по нему, оказывается, скучала!
И едва она осознала это, как их натянутое осторожное молчание стало вдруг невыносимо громким. Чего уж там говорить о похожих на пульсацию, едва заметных толчках в ягодицу... Данила раздражённо сопел и пытался сменить позу, чтобы Маринка больше не чувствовала крепчающее фиаско его гордыни... Но она всё равно чувствовала – с каждым мгновением всё явственнее и крепче.
Да у неё и у самой в горле стоял ком, и жутко хотелось сглотнуть его, но было так страшно выдать себя... Всё внутри пылало – сладко, томительно, требовательно. Разве она знала до этого, что такое настоящее возбуждение? Нет. Даже близко не представляла, насколько это... нестерпимо.
«Святые – не значит железные...»
Будто случайно повела головой, так чтобы виска коснулся его нос, а когда он коснулся – что-то мучительно задрожало в солнечном сплетении, такое необъятное, что едва не вырвалось наружу стоном... Закусила губу.
Поцелуй! Ну поцелуй же... Ну...
Но Данила лишь рвано дышал ей на щёку и не двигался.
«Я с девчонками друзей не сплю, а Кирей мне вообще как брат...»
Зажмурилась. «Я тоже не сплю с его друзьями...»
Ну поцелуй... Упёртый, ну ты же хочешь! Просто поцелуй, один раз, ну... Самый-самый последний! Ну поцелуй же! Пожалуйста!..
Новое еле уловимое движение головой к нему навстречу... А в ответ – едва уловимое движение его щеки по её волосам: ниже, кожа к коже... И руки его – теснее, и ладонью по плечу – так бережно, аж пальцы на ногах поджались... Но так мимолётно, что тут же сомнения – а может, показалось? И только сердце зашкаливает с новой силой...
Ну же... Хотя бы просто дай знать, что не оттолкнёшь, если...
Ой, нет, первой слишком страшно!
Хотя бы полшага навстречу... Ну...
В животе у неё вдруг протяжно, разливисто заурчало, и они оба рассмеялись. С каким-то дурацким, нервным облегчением зашевелились, разгоняя кровь по затёкшим плечам и шеям.
– Согрелась? – шепнул Данила.
– Как слышишь, – смущённо хихикнула Маринка.
Повисла неопределённая пауза – распутье, острие, после которого либо всё, либо ничего... И руки его вдруг снова сомкнулись вокруг неё, жадно и нагло стискивая в пальцах грудь. Маринка охнула, под коленями резко ослабело. Казалось, это сердце её сжато в кулаке – до сладкой, тянущей боли и невозможности дышать...
Запрокинула голову, умирая от того, как расползается по телу нетерпеливая дрожь, от того, как жадно скользят по шее его губы и лезут под майку руки...
Где-то на самом дне реальности вспыхнула вдруг колючая, отрезвляющая мысль: «Зачем? Господи, зачем снова? А как же Кир?»... Но сил противиться страсти не было, словно самое главное, что есть в жизни – происходило здесь и сейчас, а что потом – вообще не важно! Один, только один, самый последний раз!
А Киру мы просто не скажем...
Данила вдруг замер... И в следующее мгновение уже содрал с них батник, швырнул его, не глядя, на Маринку:
– Одевайся!
Она машинально вцепилась в него, принялась суетливо выворачивать. Данила тиранул ладонью по губам, словно сдирая с них вкус поцелуя.
– Молодец, красиво заливала в тот раз про ошибку, я почти поверил. А братан, дурак, до сих пор верит! – закинул руки за голову, резко скинул. – А ты просто шалава... Шалава ты, Марин, слышишь?! – Заметался, пиная всё, что попадалось на пути. – Блядь, ну как можно быть такой сукой, а?!
И Маринка расплакалась. Это было так стыдно. И так больно! В самое сердце. А Данила, как был босой и с голым торсом, подтянулся на верхней перекладине слухового окна и ловко выпрыгнул через него на крышу. Обернулся оттуда, крикнул с нескрываемой злобой:
– Сидишь здесь, ясно? Ты слышишь меня?! Сидишь здесь и ждёшь, пока за тобой придут! И только попробуй сунуться на крышу! Я... – замялся на мгновенье, подбирая слова, но так и не найдя, просто со всей дури врезал кулаком по раме, так, что она треснула: – Поняла?!
Папа появился как нормальный человек через люк в подъезде. Пошарив по чердачной темноте лучом фонаря, нашёл Маринку, присел перед ней на корточки. Она безучастно смотрела в одну точку – ей сейчас действительно было глубоко плевать на последствия своей самоволки. Пусть просто все от неё отстанут и оставят одну...
Папа, опустив голову и потирая подбородок, тоже молчал. Наконец кивнул своим мыслям, вздохнул:
– Ладно, чего теперь. Пошли домой, там Оксанка с ума сходит.
Дома было хорошо – тепло, уютно и привычно, так, словно и не было этого нелепого семейного раздрая и нервотрёпок. Тему Маринкиного побега не затрагивали, но за поздним ужином папа вдруг разоткровенничался и сыпал историями о том, как сам бедокурил по юности. И он, оказывается, тем ещё шпаной был! От него весь посёлок Новый Большак стонал, а фамилия Иванов стала чуть ли не нарицательной, когда речь шла о хулиганах. Большаковский участковый протоптал к их дому персональную тропинку, а дедушке пришлось покупать новый ремень, потому что первый постоянно висел на гвозде в сенях – чтобы всегда под рукой.