– А я его адресом нисколько даже не интересовался!
– заявил Марчелло. А вот как было! Я это иду с ним, и заговорили мы конкретно о том самом, о чем и с Левицким в последний-то раз. И вот тут - третье! Поняли? До второго пункта, до адреса то есть, я еще дойду, но раньше - третье! Я с ним, значит, делюсь, как с человеком, что мне Левицкий сказал насчет своих осложнений с близким другом. А Борис, представляете, как услыхал про это, так зеленый стал - аж глядеть на него муторно. Я подумал: у него сердце больное...
– Марчелло саркастически хмыкнул, - А выходит, что никакое тут не сердце.

– Что же именно выходит, по-вашему?
– с ледяной вежливостью спросил Линьков.

– Как же это - что?
– торжествующе сказал Марчелло.
– Не сердце, значит, его забеспокоило в тот момент, а совесть! Совесть у него определенно нечистая.

Гарантия! Что он с Левицким сделал, мне, конечно, неизвестно. Но только есть у него на совести какое-то дельце насчет Левицкого, это даже спорить не приходится. И опять же с местожительством. Значит, когда у нас этот разговор произошел, то Борис до такой степени переживать начал, что я уж думал, он на ногах не устоит. Но как я сказал насчет сердца, он сразу встряхнулся, понял, видать, что я его раскусил. И говорит, через силу так, зубы сцепивши: "Ну, я пошел!" И чуть не бегом в подворотню. А мне подозрительно стало, думаю: как же так, говорил, что живет на Березовой, а сам куда? Стал я в подворотне, курю, в щелку на воротах смотрю. Пять минут простоял, не больше, - гляжу, идет Борис. А живет он, верно, на Березовой, я уж поинтересовался, проследил...

– Все факты, о которых вы сообщили, можно истолковать иначе, - сухо сказал Линьков.
– Стружков умолчал о смерти Левицкого, чтобы не испугать вас этим известием и выведать побольше подробностей. Волноваться он мог не потому, что испытывал угрызения совести, а потому, что гибель друга выбила его из колеи. А нырнул он в чужой двор уж наверняка не для того, чтобы скрыть от вас свой адрес: да ведь вы его и не пытались узнать...

– А зачем же тогда?
– хмуро спросил Марчелло.

Линьков встал.

– Зачем? Ну мало ли зачем? Например, ему могло надоесть общение с вами!
– небрежно сказал он, с мстительным удовлетворением глядя, как перекосились темные губы Марчелло.

"Совсем вы что-то расклеились, товарищ Линьков, распустились, как цветочек!

– думал он, шагая по улице.
– Личные мотивы в вашем поведении явно выдвигаются на первое место в ущерб делу. Непременно вам понадобилось воспитывать этого паршивца Марчелло, а все почему: потому, что затронули Стружиова, к которому вы питаете такие сложные чувства... Вы, значит, питаете, а кто другой его трогать не моги! Ах, блюститель справедливости, страж закона!" Линьков даже замычал от презрения к себе и яростно мотнул головой.

Он шагал, никого не видя, и вдруг остановился, словно на столб налетел:

перед ним стояла Нина Берестова. Линьков растерянно поглядел на нее и не сразу сообразил, что находится в двух шагах от проходной института.

– Вы к нам?
– спросила Нина.

Она опять глядела мимо него и думала о чем-то своем.

– Да...
– неловко пробормотал Линьков.
– Надо кое с нем еще поговорить...

– С кем, если не секрет?
– вдруг спросила Нина.

Линькова удивил не столько вопрос, сколько интонация и взгляд Нины. Она теперь смотрела в упор на него, смотрела не то с надеждой, не то со страхом.

– Да вот... с Чернышевым...
– пробормотал Линьков, уступая этому взгляду.
– Такое впечатление, что он знает о чем-то, но почему-то не говорит...

– Это можно сказать не только о Чернышеве!
– вдруг вырвалось у Нины.

Линьков изумленно, почти испуганно взглянул на нее. Нина побледнела, глаза ее потемнели и расширились. Какое-то мгновение они молча глядели друг на друга, потом Нина резко отвернулась.

– Не придавайте значения тому, что я сказала!
– быстро проговорила она и, не глядя на Лииькова, толкнула дверь проходной.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

С утра меня вызвал Шелест и заявил, что он-де все понимает и мне сочувствует и институту в целом тоже сочувствует, поскольку потеряли мы такого сотрудника - можно сказать, цены Левицкому не было, и вот замены ему тоже не сыщешь.

– Но все же сыскали?
– спросил я довольно-таки хамским тоном, надо признаться.

Шелест глянул на меня, поморщился, но, видно, понял, что мне сейчас море даже не по колено, а максимум по щиколотку.

– Ищем вот, - примирительно сказал он.
– А ты что, может, рассчитываешь в одиночку управиться?

Вопрос был чисто риторический, и я ничего не ответил, а только хмыкнул неопределенно. Больше всего мне хотелось молча встать и уйти, но я сказал, что вот, мол, никак очухаться не могу, но все же интересуюсь, кого это ко мне в лабораторию прочат. Оказалось, что Геллера из группы Сухомлина.

Виталик Геллер, по моим наблюдениям, был парень как парень, не хуже большинства, но и не лучше. Конечно, не было у меня никаких оснований требовать себе именно такого, чтобы получше, это я все понимал да и думал сейчас в основном не о лаборатории, но все же как-то невесело мне сделалось, и я начал ныть, что не улавливаю, мол, какое отношение имеет Геллер к нашей теме и вообще - почему именно Геллер, так можно кого угодно сунуть, лишь бы место занять... Шелест послушал-послушал мое нытье и посоветовал не валять дурака.