Он подошел вплотную и разглядывал меня с холодным интересом удава, который, уже загипнотизировал кролика и теперь размышляет, как приступить к трапезе.

– Караул!
– шепотом закричал я.
– Я буду жаловаться! Я до месткома дойду!

– Ты не дойдешь, - мстительно сказал Аркадий.
– Тебя принесут. На носилках.

В кабинет к товарищу Селиванову, и Зоя тебя перевяжет, чтобы ты не истек преждевременно кровью и не ушел от справедливого возмездия! Ясна тебе эта картина, самозванец?!

– Но почему, почему ты меня оскорбляешь?
– надрывно воскликнул я.Почему ты говоришь, что я самозванец?

– А вот потому!
– веско заявил Аркадий и железной хваткой взял меня за локоть.

Вырываться было бесполезно: Аркадий на веслах такой стальной хват развил - почище любого капкана.

– Не соблаговолите ли вы, сударь, - медовым голосом пропел он над моим ухом, - пройти со мной в некий скверик, вам известный, где я буду иметь честь просить вас о сатисфакции?

И с этими словами он придал моему телу нужное направление и скорость.

– Соблаговолю...
– с некоторым опозданием пробурчал я, слегка упираясь ногами в тротуар.

– Иди, иди, авантюрист, иди на суд общественности, - подбадривал Аркадий, нажимом железных пальцев проясняя свою мысль.

Я не понял: себя, что ли, он именует "общественностью", - но промолчал.

До скамейки в скверике мы дошли без происшествий. На песке дорожки по-прежнему лежал мой прутик. Аркадий молча усадил меня, уселся сам и лишь тогда разжал свою бульдожью хватку.

– Слушай, Аркашенька, - вкрадчиво спросил я, потирая ноющее плечо, - а не собираешься ли ты, часом, присвоить себе функции нашего самого демократического в мире народного суда? Смотри, а то ведь у меня знакомые в прокуратуре есть...

– С каких это пор?
– осведомился Аркадий, хищно сжимая и разжимая пальцы.

– Да вот, общался я недавно с одним следователем, - небрежным тоном сообщил я, - по делу о смерти некоего Левицкого... Очень, знаешь, толковый товарищ оказался, даже в хронофизике отчасти разбирается. Мы с ним просто, можно сказать, подружились, невзирая на такие печальные обстоятельства. Линьков Александр Григорьевич его зовут:

Я болтал, искоса поглядывая на Аркадия. Выражение лица у него было странное:

смесь изумления, недоверия и... и радости! Он ошеломлен, потрясен, он чего-то не понимает, - ну это легко понять. А вот чему он радуется, - явно ведь радуется, несмотря ни на что!
– этого я понять никак не мог.

– Значит, он все-таки умер?
– очень серьезно и печально спросил наконец Аркадий. Я растерянно поглядел на него.

– Кто "он"?

– Ну, кто? Левицкий, ты же говоришь, - неохотно пробормотал Аркадий.

Я молчал. Очень уж странно и неприятно было слышать, как он говорит о себе:

"Левицкий умер"...

– Значит, умер", все-таки он умер...
– тихонько бормотал Аркадий, словно говоря сам с собой.
– И раз ты об этом знаешь, это случилось на твоей мировой линии... А почему же ты не удивился, когда увидел меня? Хотя понятно! Ты сообразил, что линии расходятся... давно сообразил... Интересно, что ты еще сообразил: очень интересно!.. А отчего он умер? неожиданно спросил он, глядя на меня в упор.

– Снотворное, большая доза снотворного.

– Да, да... снотворное...
– прошептал Аркадий, опустив глаза.

Он помолчал с минуту, потом тряхнул головой, будто сбрасывая невидимый груз, и снова поднял на меня взгляд. Лицо его было теперь напряженно-серьезным, почти угрюмым: таким оно бывало, когда эксперимент срывался по непонятным причинам.

– Давай откроем карты, Борис, - сумрачно сказал он.
– Я тут чего-то, видно, не понимаю. Многое я реконструировал, пока за кефиром ходил... и потом... но не все. И ты, наверно, тоже?

Я молча кивнул. Я все еще не был уверен, что правильно понимаю его. Если это "здешний" Аркадий, так, собственно, что он мог "реконструировать"? Что он знал о смерти "моего" Аркадия? Какая связь между ними?

Правда, он ведь говорил по телефону, потом ходил в институт. Может, там выяснил что-то... да нет, что он мог там выяснить" если сам "здешний"...

Если он - "Аркадий-путешественник", тогда многое объясняется очень просто...

А, надоело гадать!

– Аркадий, - сказал я решительно, - тебе это что-нибудь говорит?

И, наклонившись, быстро начертил прутиком на песке свою незамысловатую схему.

Аркадий сдвинул брови и всмотрелся. Потом молча кивнул и, отобрав у меня прутик, провел еще одну линию. Там, где она ответвлялась от второй, он изобразил большой вопросительный знак.