Новый наш бригадир, сразу пошел к директору леспромхоза и попросил аванс, на что тот ответил, что вы у нас работаете за лес, мы за выработанные вами трудонормы, платим вашей МТС лесом, а уже они вам начисляют зарплату. Эта новость нас не очень обрадовала, мы попросили дать телеграмму, что мы доехали и просим прислать денег. На этом наши экономические связи с руководством ЛПХ закончились. Вечером, собравшись за длинным столом с приделанными с обеих сторон скамейками, мы устроили "военный совет", где основным вопросом было – что делать? Бежать – исключено, не с чем да и просто невозможно. Остается работать и ждать вестей из МТС. Тут же на стол все выложили, что у кого было – вытряхнули буквально все. Мне пришлось расстаться и с салом, и с сигаретами, консервами и пятьюдесятью рублями. Что делать – общак есть общак. По мелочи насобиралось около двухсот рублей. Еда была еще и у моего товарища, Виктора Морозова. Отличный был пацан из Владимирской области, мы потом с ним в одной бригаде на тракторе работали в колхозе "Красное поле", а осенью он уехал на родину и по-шел в армию. Я был, естественно, самый младший по возрасту, Виктор был старше на два года, остальные члены бригады шли по возрастающей, от 20-ти до 30-ти лет, тому же Фадееву.

Когда подвели итоги инвентаризации, у некоторых заблестели глаза при виде горки мятых рублей и мелочи. Были даже предложения взять бутылку спирта в магазине и обмыть наш приезд. С этой инициативой выступили шестеро бывших зеков среди нас-они привыкли жить сегодня, кто знает, мол, что будет завтра. Здесь начала вырисовываться внутрибригадная коалиция, как сегодня говорят.

Из шестерых наших бывших зеков ,один сидел за убийство, вроде, как по неосторожности, пятеро были обычные мелкие воры. Я бы не сказал, что они были какие-то ужасные и коварные. Внешне нормальные ребята, безотцовщина послевоенная, вот и стали ворами, прошлись по колониям. Принцип у них один – каждый за себя, поэтому наша связка с Морозовым сыграла свою роль, мы стояли друг за друга, может быть, и самые молодые и слабые, но двое- это уже больше, чем один, "даже очень важный". Имея определенный опыт общежитийской жизни, я предложил на эти деньги купить упаковку брикетов горохового супа, сухого картофеля и макарон. Сало у нас пока есть – протянем. Все вместе пошли в столовую, взяли коробку из ста брикетов супа по 1р. 20 коп, мешок сухого картофеля и макароны. На остатки денег, взяли чая черного, а хлеб в столовой -лежал на столах. Я, как самый молодой, подошел к кухне, познакомился с поварами, рассказал, сгущая краски, нашу историю, что нашего бригадира в поезде ограбили и унесли все наши деньги и т.п.. Вид у меня, наверное, был соответствующий моменту. Женщины выложили нам остатки пищи, все что было в котлах и кастрюлях, все равно никто уже не придет, поздно, темно. Не так уж и много у них осталось, но вполне хватило для того, чтобы поднять настроение нашему коллективу. Поблагодарили женщин, пошли в общежитие.

Раздобревшие после ужина, опять собрались на совет. Утвержденным атрибутом власти совета стал огромный охотничий самодельный нож, принадлежавший новому бригадиру. Он перед началом каждого совета вгонял нож в столешницу, и так он стоял, как камертон заседания, вроде как для солидности и обязательности для всех принятых решений. На совете распределили обязанности, кто что будет делать на лесосеке и утвердили график дежурных.

Лесосека была расположена от общежития километрах в двадцати. Выезжали по темноте в начале девятого, как раз к рассвету прибывали и начинали работать. Выдали нам инструмент, самый примитивный – четыре поперечных пилы, сучкорез и одну бензопилу, а также топоры. В рабочий процесс входило – свал, это тоже надо уметь, но у нас уже были ребята с таким опытом, обрезка сучьев, крыжовка (распил по размерам), штабелевка и сжигание веток. Молодняк мы не трогали, да и выделенная нам большая делянка была из ровных, стройных деревьев.

Снег слоем полметра, но рыхлый, сыпучий, морозы – до сорока, но без ветра- терпимо. Мы с Виктором занимались крыжовкой, пилили стволы по 9,6 и 4,5 метра. Тонкомером занимались двое ребят, они же обрубывали сучья. В три часа темнело, и мы тем же трелевочным трактором, который весь день тоже с нами работал, ехали в общежитие. В связи с таким циклом работ и отсутствием денег, пришлось дежурного оставлять дома и за него "упряжку" отрабатывать. Дежурному тоже хватало работы, он варил еду, грел воду, перед этим растапливал снег, топил сутки печь, воровал у столовой дрова, убирал в комнате, мыл посуду и, в общем, сутки был прислугой за все.

Неделю мы прожили более менее. Но припасы закончились. Я, конечно, нахальничал, иногда ходил в столовую, собирал остатки хлеба, горчицы, носил дрова на кухню, иногда убирал снег, или выносил что-нибудь, помои и т.п.

На второй выходной мы с Виктором вырубили весь забитый снегом и еще кое-чем леспромхозовский туалет, за что завхоз нам выписал по 15 рублей, и мы купили хлеба и суповые брикеты. Публика у нас была культурная, покушать всегда готова, а найти что-то сделать – никого не поднимешь. К концу второй недели пришли к краху – нет ничего.

Как раз в субботу, мне выпало дежурить, а Виктор поранил сучкорезом руку и тоже остался дома. Наши уехали, попив сладкой водички, я сахара немного вечером насобирал в столовой, а мы сидим и не знаем, что делать. Надо варить, а нет вообще ничего. С нами через стену жил лесничий, сын у него был лет восемнадцати. Они часто вместе ходили на лыжах в обход, брали свои боевые карабины, собаку-лайку и уходили на неделю или больше по заимкам. В тот раз собака осталась возле столовой, там ее кормили, пока хозяев не было.

Мы с Виктором перетряхнули все свои вещи и насобирали целый рубль и сорок копеек! Вот удача! Пошли в столовую, взяли пачку горохового супа, хлеба насобирали, соли, перца, на сдачу взяли по стакану чая. Сердобольные поварихи положили нам пюре из сухого картофеля с подливой, ну, прямо, курорт. Те поварихи, пожилые нерусские женщины, коми и ханты, точно не знаю, но они не думали, кто мы, какой национальности или веры. Мы были их дети и все, и они что могли, то для нас делали. Просто так, как бы это высокопарно ни звучало, как советские простые люди. Такое отношение ни за какие миллиарды не купишь, плохо, что этого никогда не поймут «бедные» наши миллиардеры.

Выходим из столовой с нашими "богатствами", собака соседская бегает, ластится. Виктор говорит: "Вась, ты слышал, говорят, что собак тоже едят. Давай поймаем эту лайку, замаринуем, эх, ребята обрадуются с голодухи!" Я начал его отговаривать, во-первых, собака, а во-вторых лесники с их карабинами вернутся, всех нас на лесосеке положат. Виктор попробовал гоняться за лайкой, она играется, но в руки не дается. Подходим к общежитию, там на месте слива отходов, две сороки прыгают. Я спрашиваю у Виктора: "А сорок едят?" "Да ты что, – отвечает тот, – они же вонючие, а хотя…" Мы сняли на улице длинную бельевую веревку, поставили на маленькую палку большую алюминиевую миску так, что если палку убрать, миска кого-нибудь накроет, насыпали под миску драгоценного горохового супа , протянули веревку в коридор и стали ждать, когда сороки под миску зайдут, а мы их накроем. Сидим, ждем, холодно в коридоре, одна сорока зашла под миску и клюет горох, а вторую не пускает, видно, никогда горох не ела, понравилось…. А мы нервничаем. В конце концов накрыли мы тех сорок, ошпарили их кипятком, общипали, маленькие такие, смотреть не на что. Положили их, несчастных, с краю стола на бумажке, мало ли что, может никто в рот не возьмет, сороки все же. Сварили мы, как всегда, кастрюлю ведровую воды, в ней пачка супа в одну порцию, и несколько пятен слабожирных плавает по воде, видно, от тех сорок. Миска большая на столе, мы в нее из кастрюли наливаем, а потом с большими деревянными ложками, у которых захват как у комбайна, становились вокруг и ели.