В это время в кабинет буквально ввалился бригадир одной чеченской бригады. Высокий, заросший, в грязной рабочей одежде, и с ходу: «Слушай, дай аванс тисача рублей!» Я ответил, что денег в кассе сейчас нет. «А ты армяну давал! Ест денги». Я повторил снова, что сейчас в кассе нет денег, кассир поедет в банк, если привезет, тогда и решим вопросы аванса.

Бригадир оказался странным: «Дай пятьсот, ну дай триста, сто! Дай три рубля, видиш, у меня геморрой, кровь идет!» – он начал шарить рукой сзади себя.

Пока он кричал, я сидел, но по окончании его надрывной тирады, медленно начал подниматься. На столе передо мной – пистолет Марголина, отдельно лежала деревянная коробка, в которую он упаковывался. Стол с приставкой довольно длинный, и бригадир сперва, не видел, что у меня на столе. Когда увидел мое лицо и протянутую к пистолету руку, начал пятиться задом, не спуская с меня глаз. Через мгновение, он через бухгалтерию, вылетел на улицу. Я, конечно, не собирался в него стрелять, да и пистолет был не заряжен, но довел он меня до крайности.

Феликс вышел за ним. Уже позже, один из колхозников, стоявших в то время у колхозной конторы и ожидавших председателя, со смехом рассказал, чем все закончилось. Феликс, выйдя на улицу, подошел к тому бригадиру, что просил аванс, и в присутствии всех сказал: «Ты что, дурной? Ты чего на главбуха прешь, не знаешь, что он нэрьвный? У него и справка есть. Видел, какой пистолет в сейфе лежит? На полтора километра убойная сила! Хоть немного думать надо!»

Вот так с его легкой руки, все наемные бригады, а это сотни людей разных национальностей, многих из которых разыскивали различные органы, знали, что я «нэрьвный», и у меня в сейфе лежит пистолет. Мне имидж эдакого, сельского боевика, был не особо нужен. Беспокоило другое, все-таки первый этаж, сейф у меня – одно название, полезут за пистолетом, а там колхозная печать… Назло заберут.

Но, слава Богу, все обошлось. Все годы, пока я работал в колхозе, ходил по селу в любое время суток и никогда никого не боялся, потому что и сам никогда никого не трогал. А легенда о моей справке и пистолете так и кочевала из сезона в сезон среди приезжих бригад. Наши-то, знали, что и как, а чужие верили в легенду. Даже спрашивали, а, правда, и т. д. Я никогда не подтверждал, но и не опровергал такие слухи. Так было удобнее…

Имидж, оказывается, дело серьезное и довольно липкое, трудно-отмываемое. Но, выходит, иногда и полезное.

…Два года жесточайшей засухи, семьдесят четвертый и семьдесят пятый, запомнились многим людям, проживавшим в те времена на огромном пространстве к востоку от Волги и до самого Иртыша. На территории, где с успехом можно разместить не одну Европу, почти два года практически не было дождей, и стояли бесснежные зимы. В эту зону попали основные хлебообеспечивающие регионы Поволжья, южный и средний Урал, почти весь Казахстан и Средняя Азия. Два года подряд выгорало буквально все. Не было ни травы, ни зерна.

Травостой зерновых не превышал 10—15 см., комбайны не могли убирать их, даже при самом низком срезе.

Для людей не было проблем с хлебом. В зерновых районах, а они, повторяю, как раз и попали в зону бедствия, зерно для продовольствия в запасе было. А вот для животноводства – ни сена, ни соломы не было. И если в первый год засухи, кое-как вышли из зимовки, используя запасы предыдущего года, то на второй год стало ясно, что скот кормить будет нечем Ведь основную массу в рационе животных составляют грубые и сочные корма, которых просто не стало. Все сгорело на полях еще в июне. Ликвидировать животноводство в зоне бедствия, а это миллионы голов скота и овец, никто бы не решился, поэтому власти начали искать выход. Упор сделали, естественно, на местные возможности, а затем на заготовку соломы, хотя бы на стороне. Наша Актюбинская область заготавливала ее в Восточно-Казахстанской области – почти за 3000 километров. С учетом затрат на заготовку и доставку, тонна такой соломы, стоила дороже тонны макарон, но большое государство шло на это, чтобы сохранить поголовье животных.

Если бы это было сейчас, то животные, конечно же, пошли бы под нож. Мы, нынешние, в гораздо лучших условиях, сумели ликвидировать животноводство почти полностью.

А тогда было по-другому. Конечно, делалось много ненужного и затратного, но все-таки делалось. Была проблема во всеобщем идейном идиотизме, то есть любая хорошая для одних и неприемлемая для других, идея, культивировалась везде, без разговора. И горе было тому, кто пытался кого-то вразумить и говорил что-то – против. Таких не только власти, но и их окружение, как правило, угодливо-недалекое, неспособное ни на что, кроме устройства банкетов, приемов, охот и рыбалок, старались избивать по любому поводу и ущемлять, дергать и сталкивать, где и с чем (кем) только можно.

В нашем хозяйстве хватило бы своей соломы еще на две зимовки. Но если бы мы об этом заявили, то выпали из всеобщей обоймы «борьбы за корма». И у нас или изъяли бы излишки кормов, или на нас же, в случае чего, свалили бы все свои и чужие грехи.

Поэтому и мы заготавливали за тридевять земель ту золотую и ненужную нам солому, лишь бы не стоять на пути спущенной «сверху» идеи.

Как было уже сказано, параллельно с заготовкой на стороне, интенсивно велась работа по использованию местных возможностей. Так как косить было нечего, то была начата заготовка нового вида, например, «веточного корма». В ход пошли ветви деревьев и кустарников. А так как в казахстанской степи, этого добра не так уж много, то вырубили все насаждения по балкам и ущельям, лесополосы и т. п.. Специальным решением обкома партии, за каждым хозяйством, (колхозом, совхозом) было закреплено различное количество организаций, им был доведен план заготовки веток на корм, который контролировался специальными штабами на разных уровнях. Штаб в области возглавлял секретарь обкома, курирующий АПК, меры за неисполнение доведенных заданий принимались сверхжесткие.