— Когда Мелькор заигрался в бунтаря, — отрешённо, словно о чём-то совершенно неважном, сказал Оромэ, — нам пришлось заточить его в Чертогах Намо на целых триста лет! Порой мне кажется, что от этого наказания больше страдали мы, особенно Манвэ, чем сам Мелькор. Хорошо, что он осознал свою вину, и стал дружен и нам, и вам, Дети Эру.

Туркафинвэ не любил обсуждать братские отношения между Валар, особенно, если речь заходила о том самом «бунтаре». Когда стало известно, что Айну, исказивший Арду, сбивший темы Песни Творения, наводивший ужас на едва пришедших в мир эльфов около озера Куивиэнэн в Эндорэ, сотворивший чудовищ и уничтожавший труды других Валар, теперь будет жить в священной земле Аман вместе с теми, кого от него пришлось спасать, многие всерьёз забеспокоились, однако Владыка Манвэ со слезами на глазах заверил эльфийских королей, что каждый имеет право на милосердие и шанс исправиться. Безоговорочно на словах согласились почти все, но то и дело кто-то снова высказывал недовольство, и Туркафинвэ всё это порядком надоело.

Выпив вина из одной фляги с Оромэ, Феаноринг таинственно улыбнулся.

— Знаешь, — произнёс он, поднимая голубые глаза в обрамлении белоснежных ресниц к сияющему небу, — я никому об этом не говорил, только тебе могу честно рассказать… Я влюбился в Ириссэ. Она мне давно нравилась, но это было по-другому! А сейчас я смотрю на неё… Она часто одета, как парень: свободная рубаха, широкие штаны, но, — эльф покраснел, — это манит гораздо сильнее, чем открытое платье или его полное отсутствие! Когда я вижу женщин, оголяющих тела, мне становится скучно. А Ириссэ… она… Она скрывает себя! И я хочу познать её, открыть, увидеть, какая она, а потом снова спрятать ото всех! Хочу, чтобы она была только моя! И мне плевать, что подумают наши отцы! Это глупо, да?

Оромэ покачал головой и не ответил, однако Туркафинвэ не ждал совета, желая просто выплеснуть накопившиеся эмоции. Сын Феанаро и так знал, что скажет или подумает любой владыка Арды: эльф должен жениться на той, которую полюбил, вечно хранить ей верность, не замечать других женщин, а если чувства угасли, чего вообще никогда не может быть, угаснуть вместе с ними. Спорить, приводя аргументы о второй женитьбе деда-нолдорана было бессмысленно, поэтому Тьелко предпочитал вовсе не начинать подобных разговоров.

Золотое сияние начало угасать, серебряное — усиливаться. Костёр горел еле-еле, и давно зажарившаяся дичь не подгорала, зато оставалась горячей.

— Мне пора, — Оромэ встал и подозвал своего коня, сопровождаемого гончими псами. — До скорой встречи, Феанарион. Надеюсь, тебе будет, что мне рассказать.

Туркафинвэ загадочно и смущённо улыбнулся. Да, рядом с Вала мечтается легко, даже слишком, но что будет, когда Владыки-Охотника не окажется рядом?

Решив не думать о грустном, беловолосый Феаноринг снял с костра дичь.

— Хуан! — крикнул эльф. — Хочешь, угощу? Поторопись, пока я не передумал! Не заставляй меня ждать, мохнатый друг!

И пёс не заставил, в одно мгновение оказавшись рядом с костром, смотря на хозяина такими преданными глазами, что не поделиться едой было невозможно. Поцеловав огромную улыбающуюся морду, Феаноринг покровительственно рассмеялся и стал кормить пса с руки, чувствуя прикосновения к ладони мокрого холодного носа и шершавого языка.

Лес пел голосами птиц, и, словно специально, почти все они щебетали о самочках, гнёздах и птенцах. Очень наивно и глупо, однако Туркафинвэ слушал и невольно улыбался.

Старшие братья

Они сидели за огромным столом, но почти вплотную друг к другу. Два абсолютно непохожих, но всегда тянувшихся друг к другу брата, старшие сыновья Феанаро Куруфинвэ пришли в мир один за другим и не представляли жизни друг без друга. Они могли подолгу не общаться, когда Нельо выполнял многочисленные поручения отца и в перерывах пытался уделять хоть немного времени работе с Махтаном, своей жене и дочери, но потом всё равно находили возможность провести вместе столько, сколько понадобится, чтобы обсудить всё до мелочей, поругаться из-за какой-нибудь ерунды, помириться и обсудить всё снова.

Только Макалаурэ знал, что его старший брат не всегда надменен и неприступен, как отвесная скала, а Нельо был единственным во всей Арде, кто слышал самые неудачные и сразу же забракованные песни менестреля. И хотя Майтимо почти всегда говорил нелицеприятные вещи о музыке брата, Макалаурэ понимал: он это не всерьёз.

— Отца уже очень долго нет, меня это тревожит, — без выражения произнес Нельяфинвэ. — Неужели так трудно хотя бы прислать письмо? Мать измаялась вся, не знает, куда себя деть. Даже с Анайрэ подружилась! Наверно, на почве грядущего появления нового члена семьи.

— Мне интересно, — наигрывая что-то безмятежное на арфе, хитро улыбнулся Макалаурэ, — отец будет считать этого крошку Нолдо Первого или Второго Дома?

— Смейся сколько хочешь, отвечать всё равно мне, — Майтимо развалился в кресле, — у нас много новостей для отца, и, уверен, большинство из них ему будут не по душе. Да хватит уже тренькать!

— Я сочиняю шедевр, ты ничего не понимаешь.

— Сочиняй что-то менее однообразное! Три ноты по кругу пускаешь и называешь это искусством!