— Мы не можем победить зло, пока сами зло! — сжал кулаки принц. — Если наш правитель подлец, из-за которого народ разобщён, в нас слишком мало света, чтобы победить тьму!

— Ты будешь удивлён, дорогой племянник, — хмыкнул таргелионский король, сверля его глазами, — но создаваемую Морготом тьму свет не одолеет. На это способен только ветер. Мрак — словно чёрный дым от пожара, и когда ты среди него, ни один фонарь не рассеет колдовские смрадные клубы. Ты, наивный глупец, понятия не имеешь, что такое истинное зло.

— Хочешь мне объяснить это? — сделал вид, что насмехается, Карнифинвэ, однако сердцем понимал — дядя может рассказать то, что не говорил никто больше.

Нолдоран Карантир некоторое время молчал, смотря уже сквозь собеседника.

— Да, — согласился, наконец, Феаноринг, — потому что кое в чём ты прав. Нашей грызнёй за корону мы вредим себе очень значительно. Пока король, записавшийся в летописи под именем Финвэ Нолофинвэ Финвион, чтобы никто не сомневался в его родстве с Финвэ, не пришёл в Эндорэ, Белерианд был един: серые, чёрные, светлые, зелёные… Мы все подружились, стали налаживать связи, и тут…

Внезапно речь таргелионского правителя замедлилась, взгляд сфокусировался на Карнифинвэ, и тот ожидающе поднял брови. Разговор упёрся в избегаемую всеми без исключения тему, и на лице юного Нолдо очень ясно и однозначно прочиталось: «И ты, дорогой дядя, испугаешься об этом говорить».

Морифинвэ вопросительно улыбнулся и вдруг расхохотался.

— Не надейся, — усмехнулся, скрещивая руки на груди и откидываясь на спинку кресла, король, — я не трус.

Юный Нолдо почувствовал азарт, как перед опасной шалостью в детстве: напротив сидел дядя, о котором почти не рассказывали плохого, однако не договаривали так много, что можно было подумать, будто приходишься роднёй едва ли не самому Морготу.

Сейчас король и принц оказались вдвоём в не слишком большом помещении, между Карнифинвэ и дверью встала преграда в лице опасного дяди, из окна прыгать высоко, на помощь звать некого, да и стыдно. Ловушка захлопнулась, и спровоцировала это излишняя дерзость.

— Возможно, — хитро улыбнулся Карнифинвэ, стараясь говорить спокойнее, но без насмешки, — никто и никогда не рассказывал, что произошло, когда узурпатор Финвэ Нолофинвэ Финвион прошёл через льды.

— По трупам своих верных подданных, — равнодушно и как бы вскользь уточнил нолдоран. — Знаешь, лапсэ, в чём разница между смертью короля и любого другого создания Эру Илуватара?

— Для кого? — снова смелея, гордо выпрямился и скрестил руки на груди, как дядя, Карнифинвэ.

— Для меня, — словно нечто очевидное, произнёс владыка Таргелиона.

— Я одного не могу понять, — начал злиться принц, — почему, когда я говорю о справедливости, меня сразу подозревают в жажде расправы над верховным нолдораном? Почему все считают, что эльф, о котором в летописи Белерианда нет ни одного плохого слова, не готов к мирному честному разговору? И почему, в таком случае, я до сих пор не в заключении? Вы все надеетесь, что я без вашего вмешательства попробую свергнуть узурпатора? Если мне это удастся, власть вернётся к роду Феанаро. Не удастся — погибну, и каждый родич разведёт руками, мол, ничего не знал, а что знал, то не воспринял всерьёз?!

Морифинвэ захохотал так искренне, что юный Нолдо опешил.

— Послушай, лапсэ, — снова назвал племянника младенцем нолдоран, — ты умнее, чем я сначала подумал, однако не умеешь расставить правильные мысли в правильном порядке, поэтому до сих пор ничего не понял. — Взгляд жестоких проницательных глаз стал по-настоящему страшным. — Между узурпатором и всем остальным Белериандом, прям как я — между тобой и спасительной дверью, встал лорд Маэдрос.

Насладившись замешательством племянника, который хотел казаться полнейшим храбрецом, Морифинвэ демонстративно пересел в другое кресло — далеко от выхода.

— Я могу подвинуться, — усмехнулся Феаноринг. — А мой брат — нет. Мне неприятно об этом думать, но я допускаю вероятность, что Майтимо считает семьёй Второй Дом, а не Первый. Наш отец всегда враждебно относился к Финвэ Нолофинвэ, даже когда тот именовался скромнее, и был жив мой дед. Мы, конечно, поддерживали идеи родителя, но… Я не сказал бы, что понимали до конца и были готовы отстаивать в ущерб своим интересам. Я не сказал бы и что мы сами были единомышленниками и друзьями. У нас, лапсэ, всякое случалось. Но когда отец погиб, каждый из нас повёл себя настолько гадко, что, уверен, стыдится по сей день и никогда себя не простит.

Страшный взгляд смягчился, глаза проследили путь до двери, губы некрасиво растянулись.

— Ты всё ещё не сбежал, лапсэ? Что ж, я снова тебя недооценил. А ты, вероятно, переоцениваешь меня. Ты знаешь, что я предатель? Отец рассказывал тебе, как все мы, гордые сыны великого Феанаро Куруфинвэ, бросили в плену брата, а потом испугались мести дяди за сожжённые корабли? Ты знаешь, что никто из нас не поддержал идею отца уничтожить флот, и он сделал это тайно, пока мы спали? Понимаешь, что потом за безумие родителя и трусость братьев отвечать пришлось Майти одному? Как, ты считаешь, он после этого к нам относится?