В другой вечер бабуля рассказала о пробившей крышу и седьмой этаж немецкой бомбе, не разоравшейся, и застрявшей в комнате соседей по фамилии Красильниковы. Я хорошо знал этих соседей, поэтому назавтра напросился к ним в гости, чтобы посмотреть, в каком месте торчала бомба. И совершенно зря, потому что после ремонта даже следочка никакого не осталось.

Как-то раз бабуля поведала печальную блокадную историю о траве, съеденной подчистую голодными людьми на склонах Обводного канала, и как она сама эту траву ела. Я рассказал эту историю одноклассникам, и мы всем классом на большой перемене побежали на Обводный канал посмотреть, где растёт эта трава. Однако прибежав, увидели, что в Обводном канале торчит крыша грузовика-полуторки, свалившейся с моста перед Варшавским вокзалом, и стали наблюдать, как мощный кран достаёт грузовик из грязной воды. А о траве забыли… Да… забыли тогда, а память взяла и напомнила мне об этом сейчас, в эту минуту моей жизни. И хорошо, что я тогда запомнил рассказ бабули, проникся её чувством, чтобы в будущем рассказать об этом своим детям, внукам, и другим людям.

Вот и наш дом. Сразу вспомнилось, как мы получили эту двухкомнатную квартиру по адресу улица Васи Алексеева, дом 30, квартира 29. В 1960 году отец служил начальником факультета иностранных офицеров-слушателей в Военно-Морской Академии. Ему выделили квартиру в микрорайоне Кировского района, называемом по-простому «морским», так как квартиры в этих новых домах выделялись в основном семьям военно-морских офицеров, в то время ещё служившим и, как правило, прошедшим войну. По утрам можно было видеть обилие морских фуражек с белыми чехлами летом и чёрными – зимой. Через какое-то время подросшие сыновья и внуки этих офицеров, поступив в Высшие Военно-морские училища, продолжили семейные традиции, и снова микрорайон между улиц Васи Алексеева, Зайцева и Автовской «оделся» в форму военных моряков.

Поэтому большинство моих дворовых приятелей были сыновьями или внуками военно-морских офицеров. Первым, с кем я познакомился после переезда весной 1960-го года, был Толька Смирнов из соседнего дома 46 по Автовской улице. Из школы № 266 меня перевели в школу № 17 (теперь № 480), по адресу улица Строителей, дом 7 (теперь улица Маринеско), расположенную во дворе за станцией метро «Автово». Это было 4-этажное кирпичное здание с 4-мя белыми колоннами при входе, построенное ещё в 1937 году. И надо же было так случиться, что я попал именно в тот 7-й класс, где Толька верховодил. Среди ребят в этом классе учились Валерка Шелевахо и Юрка Кривошеев, с которыми мне предстояло встретиться через несколько лет во ВВМУРЭ. А ещё Лёнька Шлионский, из соседней парадной нашего дома.

Для начала Толька показал мне кратчайший путь к школе: дворами и закоулками, что было гораздо интереснее, чем шагать по улицам. Обычно по пути в школу Толька курил. В затяг. В то время и я пробовал курить, но не в затяг, лишь бы не отличаться от других парней.

Я не понимал прелести курения, более того, мне казалось, что и другие ребята тоже притворяются, через силу заглатывая дым в лёгкие. Заметив моё притворство, Толька принялся учить меня курить по-взрослому. Для начала уговорил «свистнуть» у отца пачку крепчайших румынских сигарет, объяснив, что мой отец не заметит, предпочитая «Беломор» фабрики Урицкого. После первых сильных затяжек у меня очень закружилась голова, около часа я лежал на скамейке – приходил в себя… А Толька сидел рядом и смеялся.

Потом он выпросил у меня трофейный кортик фашистского офицера ещё Кёнигсбергских времён, когда мы совсем малыми ребятами искали немецкие клады и оружие в развалинах разрушенного войной немецкого города. Выпросил на время и… не вернул вообще. Когда я спросил про кортик, Толька тут же ответил, что дал знакомому, а тот взял да и продал. Я сразу понял, что Толька врёт, но не мог ничего поделать с этой ситуацией: надо было признаваться отцу, а он ничего не знал о немецком оружии. Так я навсегда распрощался с кортиком из моего детства и, конечно же, перестал доверять Тольке.

Толька часто продавал ребятам в школе и во дворе какие-то вещи, в основном иностранного производства, снабжал всех желающих не бесплатной «жвачкой», приносил порнографические фотографии. Он занимался фарцовкой, не скрывая этого в среде ребят. Более того, он неоднократно предлагал заняться тем же и мне. Разобравшись в Толькиных интересах и его вероломстве, я каждый раз говорил «нет». После нескольких отказов Толька потерял ко мне интерес, чему я был очень рад. Закончил он плохо. После окончания 8-го класса его семья переехала в Ростов, где Толька связался с бандитами и – по слухам – получил срок, а позже – скончался от ножевого ранения.

С Лёнькой Шлионским мы подружились на почве коллекционирования, чтения книг и любви к шахматам. Его отец, офицер-подводник, капитан 1 ранга Моисей Львович Шлионский, командовавший подводной лодкой на Черноморском Флоте в годы Великой Отечественной Войны, мечтал и из сына сделать подводника, но не срослось: в Прошедшем Будущем Лёнька, он же Леонид Моисеевич Шлионский, станет врачом-педиатром. Но это случится потом, а пока мы в запой читали Ильфа и Петрова, «Двенадцать стульев» и «Золотого телёнка». Конечно же, и другие книги. В то время все дети и подростки много читали, поэтому наши разговоры с Лёнькой были насыщены цитатами, к месту и не к месту. К примеру, желая меня слегка задеть, Лёнька часто повторял непонятную фразу:

– Когда ты был молодым, Моисей ещё не вылез из пелёнок!

В ответ я шпарил ему по-простому, из любимого фольклора североамериканских индейцев:

– Любопытно, на сколько оборотов завернётся твоя башка, прежде чем хрустнут позвонки!

А потом мы дружно и весело смеялись!

Играя в шахматы, выигрывал больше я, а Лёнька злился и в злобе «сливал» мне одну партию за другой. Как-то раз, проигрывая очередную партию, он смухлевал в манере Остапа Бендера, незаметно убрав мою фигуру из игры. Тогда я, схватив шахматную доску вместе со стоявшими на ней фигурами, трахнул Лёньку по башке. Не здоровались и не играли в шахматы около месяца… Потом помирились.