Тимофей Петрович вбежал в дом. Он торопился, перо царапало бумагу, он зачеркивал какие-то слова, вписывал новые, в конце концов телеграмма получилась таинственная: «Поручику с сыном явиться незамедлительно».

Телеграмма озадачила Юрася:

— Это дядя Иван поручик?

— Он, он! Тащи на почту!

— Но ведь поручики были при царе. Разве дядя Иван был царским офицером?

— Иван — царским офицером? — Тимофей Петрович засмеялся.

— А зачем ты так пишешь?

— На это он не обидится, даже наоборот! Боюсь только, на почте придерутся: дескать, откуда у нас поручики появились? Знаешь что? Я сам поеду в Зоричи.

Он выбежал из дому и крикнул на ходу:

— Вернусь — расскажу!

В ожидании отца Юрась занялся самым бессмысленным, по его мнению, делом: стал подметать пол. На это ушло не более пяти минут. Оставив веник, Юрась занялся прополкой клумбы перед окном, потом натаскал в кадушку воды из колодца, наколол дров для плиты, наладил поплавки на удочках, а отец все не возвращался. Юрась уже успел позавтракать, когда явился, наконец, Тимофей Петрович.

— Отправил, приняли, — сказал он широко улыбаясь. — Будем теперь дни считать…

— Спрашивали на почте, почему поручик?

— Не обратили внимания…

— А ты обещал рассказать.

— Помню. Ладно, садись, слушай. История не короткая. Случилось это в родном моем городе Севастополе. В мае двадцатого года…

— Когда белые были в Крыму…

— Белые. Изверги! Всякий день на базарной площади висели трупы. На каждом — надпись: «Большевик». В те дни мы с Иваном на заводе слесарили. Оба были коммунистами, в подполье, конечно. И вот, помню, в мае, шел я на тайное совещание, тут меня и схватили на Историческом бульваре. В участке, как полагается, обыскали до ниточки, нашли американский браунинг с глушителем, четыре фальшивых паспорта на разные имена. Я их должен был передать представителю подпольного ревкома. Бросили меня в подвал, а ночью вызвали на допрос. Как меня допрашивали, рассказывать не буду. Скажу только, что с допроса в камеру своими ногами я дойти не мог. Два конвоира приволокли меня, словно барышню, под ручки и швырнули в угол.

— Тебя били? Да? — хрипло спросил Юрась.

— Коса от отбивки острее становится! Слушай дальше. Таскали меня на допросы каждую ночь. Хотели узнать адреса подпольных явок и кто в ревкоме состоит. На этих допросах мне и… повредили легкие. А как увидели, что от меня ничего не добиться, — испугались. Знаешь, чего испугались? Что я умру раньше, чем меня казнят. И решили повесить меня в первое же воскресенье!..

Побледневший Юрась смотрел на отца большими синими глазами.

— О приказе этом подпольщики узнали в субботу утром. У нас в контрразведке у белых свой человек работал — комсомолка Юлька, то есть Юлия Марковна, — теперь она жена дяди Ивана. На машинке там стучала. Она и сообщила ревкому. Да-а… Вот так, значит… А в субботу в полночь к участку привели новых арестованных. Их было человек восемь. Конвой — три солдата и офицер с георгиевским крестом. Подвели арестованных к участку — там, конечно, часовой. Поручик на него с кулаками:

«Спишь на часах! — и раз ему по уху! — Завтра же будешь в штрафной роте!»

Солдат от испуга понять ничего не может, лепечет что-то. А поручик командует:

«Ефрейтор Губин! Взять у негодяя винтовку! Останешься за него на часах. А ты, ворона, становись к арестованным, сейчас сдам тебя караульному начальнику».

Ввели арестованных в участок — там, как полагается, сидит дежурный офицер.

«Принимайте задержанных!» — командует поручик.

Дежурный прямо подскочил:

«Опять арестованные! У нас все камеры забиты! Откуда они?»

«Задержаны в облавах. Надо проверить личности».

Дежурный — свое:

«Некуда их сажать. Ведите в другой участок. Там свободнее. Сейчас узнаю по телефону…»

Не успел дежурный крутануть телефонную ручку, как увидел нацеленный в лоб наган.

«Руки вверх!» — командует поручик. И все арестованные выхватывают из карманов револьверы.

В это самое время входит в дежурку штабс-капитан из контрразведки. Тот самый, что меня допрашивал, зверствовал надо мной. Вошел, шкура, остановился у дверей, понять ничего не может. Еще бы! У штатских в руках револьверы, а дежурный офицер стоит с поднятыми руками.

«Эт-то что такое?» — спрашивает штабс-капитан и хватается за кобуру.

«Ишь любопытный!» — говорит поручик да как хрястнет его кулаком по скуле, тот и грохнулся, что чугунный столб. Полный нокаут! А дальше было просто. Заперли беляков и начали выпускать арестованных. Я в тот час сидел уже в особой одиночке — для смертников. Спать, конечно, не спал. Какой тут сон — жить осталось до зорьки! Вдруг слышу в коридоре голоса… Ясно, за мной пришли! Потащут, думаю, меня, как телка на живодерню. Решил, — хоть одного гада прикончу перед смертью. Вот ключ в дверях заскрипел, дверь распахнулась, вваливается усатый офицер, в руках наган. Я на него — и за горло! Он даже не пошатнулся: ослабел я в тюрьме, совсем силенок не стало. Оттолкнул меня усатый поручик, сам командует:

«Волоки его, ребята!»

Схватили меня, потащили из камеры. В коридоре смотрю — тащут меня свои же товарищи-подпольщики.

«Шагай быстро! — кричат. — Дел еще по горло».

А поручик — раз! — и сорвал с себя усы. Бог ты мой, да это же Ваня Коробов! Дальше — как в кино! Освободили наши подпольщики двадцать большевиков. Ушли мы в горы, и много неприятностей имел потом от нас Черный барон Врангель. А Ваня Коробов получил с тех пор подпольную кличку — Поручик. — Тимофей Петрович глубоко вздохнул. — Давненько не видел я Ваню. Шестнадцатый год пошел, как расстались…