— Я и твои братья почувствовали тоже самое.

— Защитные чары использовались самые простые: Белый круг, Пурпурный круг, Щит Дутула… — задумчиво произнёс Эстос.

— Да, самые простые, грубые, и сквозь них мы не смогли ощутить другое заклинание. Как во время раската грома не услышать шуршания крысы под полом. Мы нашли в Ирисовом зале следы того заклинания, что поменяло рисунок, но понять, кто его сотворил, невозможно…

— То есть, мы знаем, что один из наших гостей — предатель, но поделать с этим ничего не можем?

— Это не страшно, сын мой… Совсем не страшно, — равнодушно протянул Ульпин. — Я каждого из них всегда считал и буду считать возможным предателем. Когда поднимаешься на такую высоту, то удара в спину ждёшь от каждого. Даже если мы найдём того, кто открыл портал, это всё равно не очистит всех прочих от подозрений. Куда больше меня волнуешь ты…

— Я?

— Ты очень мне дорог, — Ульпин развернулся и положил руки Эстосу на плечи. — Ты мне дорог как сын женщины, которую я безмерно любил, и как колдун, умеющий то, чего не умеет никто больше. Ты видел вчера: даже искуснейшие из заклятий можно разрушить, и только твоя магия нерушима и неприступна. Она как замок, к которому никто не сможет подобрать ключ. Поэтому ты должен оставаться при мне.

— Конечно, отец.

Эстос хотел сказать, что он как раз хотел просить разрешения уехать из города на несколько недель, но понял, что это будет худший момент из возможных.

— Ты — ценность нашей семьи и всего Соколиного дома, — продолжал тем временем Ульпин. — И меня тревожит…

— Что именно, отец? — спросил Эстос, когда Ульпин вдруг замолчал.

— Тревожит женщина рядом с тобой.

— Вчера она спасла мне жизнь! — воскликнул Эстос, хотя не мог не признать: его тоже в ней что-то тревожило, и даже не странные вопросы, которые она задавала утром, — всё началось намного раньше.

Если подумать, это было всегда. Она была опасна, но её хищная грация, бесстрашие во взгляде завораживали… А ещё больше завораживало Эстоса то, как она менялась в его объятиях, рядом с ним. В ней появлялось что-то наивное и открытое, почти детское, её обычная настороженность исчезала, как будто она полностью доверяла ему свою жизнь… Но она несомненно что-то скрывала, он давно это понял.

— Спасла, но вот как… — вздохнул Ульпин. — Думаешь, я позвал тебя для разговора сюда, потому что мне нравится созерцать тела убитых врагов? Нет. Я хотел показать тебе кое-что. Нам нужны крайние слева, вон те… Я приказал положить их отдельно. Пойдём!

Первый господин пошёл вдоль ряда тел. Он остановился у последнего и повернулся к Эстосу, который последовал за ним:

— Сколько всё это длилось, ты помнишь?

— Не могу сказать точно. Наверное, я не успел бы досчитать и до десяти. Вам лучше знать, отец. Сколько нужно, чтобы раскрылось ваше второе сердце?

— Обычно мне хватает четырёх счётов, но вчера я… Должен признаться, я бы настолько потрясён, что не сразу опомнился. И на меня бросился один из этих… — он указал на лежавшие на полу тела. — Будем считать, что промедление стоило мне ещё трёх счётов.

— Всего семь.

— Да, и за это время твоя Кейлинн успела ворваться внутрь и убить троих. Вот посмотри, — Ульпин чуть повернул ладонь, и с крайнего тела слетел покров, словно подхваченный порывом ветра.

С убитого сняли тёмную ткань, которой была обмотана голова. Это был человек средних лет, но уже с седыми висками. Он не был уроженцем Карталя или близлежащих земель; такие узкие, клиновидные лица были у людей с Голодных островов. На шее чернела маленькая рана от тонкого ритуального кинжала. Рана явно смертельная.

— А вот другие, — отец снял покровы со следующих тел. — Рана меж рёбер и рана в животе. Нанести смертельную рану в шею довольно легко, хотя удар Кейлинн вовсе не кажется мне случайным. А вот две другие. Этому кинжал вошёл точно в сердце, хотя сам удар был нанесен в очень неудобное место. Мгновенная смерть. А вот этому — в печень. Прожил он не очень долго.

— Кейлинн хорошо владеет оружием. Она охраняла купцов, которые…

— Она не просто хорошо владеет оружием! — оборвал Эстоса отец. — Она каким-то игрушечным кинжалом длиной в ладонь убила троих мужчин вооруженных саблями за пять счетов, не больше.

Ульпин испытующе смотрел на сына. Его взгляд был тяжёлым и гневным. Эстосу даже показалось, что дым благовоний сгустился, и в зале стало темнее, чем было.

— Как ты это объяснишь, сын?! Кто она?

Эстосу не так уж много было известно о прошлом Кейлинн, он знал, что она что-то скрывает, а кое о чём откровенно лжёт, но его это не сильно беспокоило: это никак не касалось его самого. Но когда возникла необходимость рассказать про неё отцу, Эстос понял, что сказать-то ему почти что нечего.