Она надеялась, что Тэррик понял это. Фир, Олдин и Номариам поняли, пусть даже последний и считал эту затею обреченной на провал с самого начала. Ей следовало бы быть довольной, да… Но она не могла не думать о словах, которые ей сказал Прэйир, ей и всем ее господам.

«Будь проклят тот день, когда я дал эту клятву». Слова жгли ее раскаленным железом, и когда они с Фиром вернулись в дом, смыли с себя кровь и улеглись на шухир, чтобы отдохнуть после боя, сон долго не шел к ней.

А когда Шербера заснула, стало только хуже.

Ей приснились горы, которые они покинули. Ей приснилось, что все ее тело стало тяжелым, как будто его наполнили водой или песком: большим, раздутым, неподъемным. Ей снилось, что она лежит на горячей пустынной земле, и что лагерь собран и повозки отъезжают одна за другой, и все ее спутники подходят к ней и качают головой, вытирая слезы. Фир, Прэйир, Номариам, Тэррик и Олдин.

— Мы оставим тебя здесь, Шербера, ты не сможешь идти с нами, — говорили ей они. — Мы оставим тебя и уйдем.

— Поднимите меня, и я пойду, — просила она во сне, тоже заливаясь слезами, — я могу идти, я пойду с вами, не оставляйте меня.

— Нет, нет, Шербера-трава, ты должна остаться здесь, — говорил Номариам ласково, закрывая рукой ее глаза. — Ты — последняя акрай, которая осталась в нашем войске, ты умрешь — и война закончится. Мы хотим, чтобы война кончилась. Тебе пришла пора умирать.

— Пусть закончится война, Шербера, — говорил ей, плача Олдин, и остальные повторяли:

— Пусть, пусть закончится война.

…Шербера открыла глаза, глядя в светлый день перед собой, и в них не было слез. Этот сон послала ей Инифри, она это знала. Мать мертвых хотела дать своей живой дочери знак, напомнить ей о том, что все благое дается не просто так, и за милости богини нужно платить. Но она помнила. Она ведь и так никогда об этом не забывала.

— Тебе лучше еще поспать. — Она не пошевелилась и никак себя не выдала, но Фир почувствовал. Или его зверь? Шербера не знала.

— Плохой сон, — сказала она честно.

Его теплая рука скользнула под покрывалом на ее грудь, обхватила ее, и Фир придвинулся ближе, прижимаясь своим телом к ее. Его губы коснулись места, где шея переходила в плечо, но, несмотря на нежность прикосновения и осознание — уверенность в том, что он не сделает ей больно, Шербера все равно застыла.

— Фир.

Он тоже замер, почувствовав, как она словно окаменела.

— Можно я… можно мы будем лицом друг к другу?

Он чуть подвинулся, чтобы она могла лечь на спину, и, приподнявшись на локте, посмотрел на нее сверху вниз. Пальцы коснулись ее губ, подбородка, шеи легкими прикосновениям, больше похожими на случайные, чем на намеренные.

— Ты спасла жизнь фрейле, акрай, — сказал Фир задумчиво. — Ты храбрая. Ты вышла на поле боя и не побоялась врага. Я горжусь тобой.

Вспышка удовлетворения в ней была такой, что даже зверь Фира почувствовал и заворчал. Губы Шерберы сами собой растянулись в торжествующей улыбке, и Фир тоже чуть заметно улыбнулся в ответ.

— Это было странно, — сказала она. В сердце оттого, что он не только не осудил, но и поддержал, похвалил ее, назвал ее храброй и сказал, что гордится, вдруг стало тесно от чувств. Шербера положила руку Фиру на грудь и растопырила пальцы, чтобы зверь мог ее коснуться, погладила гладкую кожу. — Это был… как будто карос, как будто боевое безумие. Но когда оно схлынуло, я едва смогла удержаться на ногах, как будто этот единственный удар забрал у меня все силы. Это… это пройдет, когда я научусь сражаться?

Ни она, ни он не хотели упоминать имени Прэйира теперь, когда были вдвоем, но его слова слишком явственно помнились им обоим, и снова всплыли в ее памяти.

«Будь проклят тот день…»

Она слышала кое-что и похуже от тех, кто владел ее телом. Не от того, кто владел ее сердцем, но чего она ждала?.. Прэйир не хотел давать эту клятву с самого начала. Ему приказал фрейле, у него не было выбора. Он бы не связался с ней никогда, если бы не чужая воля.

Богиня и так была милостива к ней сверх всякой меры. Шербере нельзя жаловаться, чтобы не навлечь на себя ее гнев… сон был тому знаком.

— Когда ты научишься владеть мечом, твой боевой дух начет помогать тебе, — сказал Фир, снова запуская руку под покрывало и внимательно наблюдая за ее лицом. Большой палец погладил ее сосок, и он тут же сжался, отвердел от этого прикосновения, но теперь она приняла ласку спокойно. — Когда мной владеет боевое безумие, это словно… это словно близость с женщиной, самый ее сильный миг, когда ты уже не можешь удержаться, не можешь остановиться и просто перестать делать то, что делаешь. Поэтому нас нельзя остановить. Поэтому нельзя даже пытаться.