— Почему?

Шепчу, прекрасно осознавая, что тупее слова выбрать не могла. Однако Тёма умудряется понять его. Мы смотрим друг на друга и молчим. Наконец парень нарушает молчание.

— Я тебя люблю. Это всё, что ты должна знать. Если не простишь, я пойму. Я, наверное, сам бы не простил такое. Знаю, что виноват. И… Сейчас Костя приедет и отвезет тебя.

Глотаю вставший в горле комок. Артём отводит глаза и смотрит теперь за меня.

— Если тебе понадобится помощь или поддержка, просто позови. Я понимаю, что разрушил сам. Не оправдал и не сдержал слова. Я… — В глазах парня странный блеск и он часто моргает, прежде, чем продолжить. — Я подожду с тобой Костяна, и потом уеду. Не переживай, больше ты не заметишь моего присутствия.

По щеке скатывается первая слезинка, а в груди жжет. Тёма подается ко мне, тянет руку, чтобы стереть соленую каплю, но я отступаю на шаг назад.

— Нет. Не надо.

Узнать правду — полбеды. Заставить себя принять то, что дальше придется с этой правдой жить, намного сложнее. В определенных ситуациях правда приносит понимание, что уже никогда не будет как прежде.

19.2.

Артём.

С каждым новым словом я вбивал еще один гвоздь… В крышку гроба? О нет, это было бы слишком просто. Я вбивал их в свою плоть, физически ощущая, как кровоточат раны, и расползается боль.

Я видел, что Лия отдаляется от меня, но продолжал и продолжал говорить.

Ей тоже больно.

И это моя вина.

Малодушно защелкнул замки, увидев, как Лия хочет выйти. Иллюзия того, что мы вместе в одном пространстве. Один обман. И то, что сотворил я, тоже обман.

Не простит.

Малышка ушла вперед, запретив приближаться к ней. Малышка… есть ли у меня право теперь так её называть?

В кармане вибрирует телефон. Костя.

Не хочу ни с кем говорить. Но… Девочку надо отвезти домой. Вряд ли она сядет со мной в машину, даже если я забью на треню.

— Да. — Голос звучит глухо и безэмоционально. Всего две буквы. Сухо и безжизненно,

Но Костяну этого хватает

— Я правильно понимаю, рассказал?

— Да.

— И?

— Всё, Кость. Отвези её домой. Мы в парке.

Силы говорить закончились. Раз и нет. Скелет вдруг стал слишком тяжелым и неустойчивым.

— Ты правильно сделал, Мирон. Потом было бы хуже.

Потом… нет у нас теперь этого волшебного «потом». Есть лишь безнадёжное «вчера»

За несколько дней прирос к ней. Приклеился намертво. И как жить без неё? Не знаю.

Хочется догнать, встряхнуть, крикнуть, что люблю. Что рассказал сам, что мучаюсь.

Но это чересчур эгоистично. Как бы хреново сейчас мне не было, ей хуже. Я предал, я. Не удержал…

На сиденье лежит рисунок, законченный несколько минут назад. Несколько минут, разделивших нашу жизнь. Разделивших «мы» на «она» и «я». Такое жизнеутверждающее теплое слово «вместе». И такое страшное «больше не»…

У меня нет прав просить простить. Такое не прощается и всё же… Лия подходит ко мне и задает один-единственный вопрос. Почему?

Шесть букв, но я понимаю, что в них вложено. Понимаю и… молчу…

Не знаю, что сказать. Оправданий нет.

Нарушаю затянувшееся молчание и говорю, что люблю. Что уйду, лишь бы не напоминать. Мне правда наплевать на своё будущее. Отправив Лию с Костей я собираюсь вернуться в лицей и забрать документы. Это будет меньшим наказанием собственной трусости и подлости.

Прости, пап. Твоих ожиданий и надежд я тоже не оправдал.

Глаза жжет, и я часто смаргиваю, чтобы сделать изображение четким. Хочу запомнить свою любимую, впитать каждую черточку, каждый жест.

Свою… нет, больше не свою…

Сердце бьется с перебоями, когда вижу прозрачную дорожку на щеках девочки. Неосознанно подаюсь вперед. Стереть слезинку, ещё раз коснуться. Последний раз.

Говорят страшно уснуть и не проснуться. Чушь! Страшно понимать, что человек, который в твоем сердце, рядом последний раз. Страшно не иметь возможности дотронуться, страшно не успеть сказать главное…

Лия делает шаг назад и шепчет: — Нет. Не надо.

«Не надо» оглушает. Убивает надежду, которой и не было, по сути.

Ноги не держат, и я некрасиво подпираю бок тачки.

Смотрю за спину златовласки. Всё те же деревья, то же небо, те же облака. Еще час назад этот пейзаж казался мне волшебным. Сейчас же я вижу безликую серость. Лия не просто сложила карандаши в сумку, она забрала все краски из жизни. Но опять же винить в случившемся могу только себя.

— Не так…

Поворачиваю голову и не понимаю, о чем она говорит. Лицо мокрое от влаги, губы припухли, а в глазах видны сеточки сосудов. Она плачет тихо, но душа её кричит. Я слышу этот крик. Моя также стонет от боли.