Исподлобья вполне заслуженно:

— Нет.

— Кто врать научил? Света? Отчитать её? Поговорить с ней?

Вот... Вспылив, треснул ладошкой по подголовнику моего сиденья. Я считываю его эмоции в зеркало и сам этому улыбаюсь.

Так... Когда не доволен, когда злится, он неосознанно становится ближе. Ближе, чем позволяет его накинутый "панцирь".

И этот концерт стоил одного единственного недовольства — жеста собственного ребенка.

— Я тебя очень люблю.

Замирает, отдернув руку.

— И если ты что-то испытываешь, злость, обиду, привязанность — это хорошо.

— Пап...

Мой мальчик начинает узнавать слишком многое, и от этого становится люто страшно. Мне хочется до глупости взять его и никуда, ни за что... Но так нельзя.

Нельзя, потому что люблю.

Нельзя, потому что есть результат.

Нельзя, потому что не игрушка, которую можно оградить от всего. И, да, я не могу быть с ним вечно.

Хоть единственная причина, заставляющая вздрагивать ночами, — эти вот детские глазки, что сейчас, кажется, слишком сердиты.

— Что не так, Никитос?

— Пап, ну, что ты как маленький! Если Света тебе нравится, зачем ты так при её-то маме?

— Может, это тебе она нравится, мальчик мой?

— Ну, пап... Они же обидятся!

— В этом и суть. Ладно, идёт уже, не вступайся, даже если поколотит.

Сын прячет смешинку, сам зная, что не пересилит себя. А жаль. Очень жаль, я старался.

Садится рядом с сыном, развязывая узел наушников и... Ого, они уже на той стадии? Уже есть любимые треки? Никита позволил быть рядом? Быстрее, чем ожидал.

Светик терпит до моего дома, молчит изо всех сил, все перекрёстки игнорирует мои невинные вопросы, отвечая только Никите, но не противится ехать ко мне.

Даже умудряется протерпеть почти час, разговаривая ни о чём с Ниной, смотря Никитин мультик в зале, будто и правда так любопытно.

И только, когда сын убегает за наушниками в единственную розовую комнату этого дома следом за её хозяйкой, Света встаёт и идёт в мою сторону.

— Объясняйся, Рашевский.

Ей явно трудно говорить, и если скажет ещё хоть что-то или просто опустит сцепленные ниже груди руки, вся лавина меня точно задавит. А так умело притворялась ледышкой.

Мне нравится, как мы сейчас смотрим друг на друга.

Я удобнее откидываюсь в кресле, прикусывая губу в томлении, наигранно потягиваюсь, позволяя рубашке с тем самым пятном сильнее натянуть нити, следом вцепляюсь в подлокотники, тут же обхватывая ногами её коленки, от чего она почти падает вниз — почти прямо ко мне, но каким-то чудом умудряется удержаться. Почти.

Жаль.

Мне хочется чувствовать её у себя, ощутить вживую тот момент, когда уже признает очевидное.

А вместо этой очередной лёгкой эротики она просто стоит и негодует из-за какой-то ерунды. Ну, нечестно же.

— Я жду.

Я тоже, и между прочим не меньше.

— Хочешь ко мне на колени?

Словно ошпарил, как она так выпрыгнула вообще? Вроде крепко держал.

— Да чтоб я хоть раз ещё... — Сбегает к дивану, схватывая на ходу свои немногочисленные вещи. — да ты просто поехавший, — Телефон. — недолюбленный в детстве мальчишка, — Сумка. — от тебя одни проблемы, Артём.

— Свет.

Нехотя встаю, желая уменьшить недопонимание.

— Ладно, давай поговорим... Что тебя беспокоит?

Оборачивается.

— Что в твоей дурацкой голове!? Это всё шутки? Тебе так просто изломать чью-то жизнь, да?

Сказал бы, да только есть ли смысл...

— Я каждый раз пытаюсь хоть как-то тебя оправдать и каждый раз не знаю, как... Чем это крыть, Артём? Может, правда, лучше не встречаться больше...

— И уйдёшь? А шашлык, а я?

Потирает виски, отдаляясь шаг за шагом.

— Не могу так больше, извини.

И похоже уже без шуток, всерьез думает ускользнуть сейчас, проверяя заряд телефона.

— Хорошо, будь по-твоему, Свет. Ты же взрослая девочка, что ты хочешь услышать?

Пожимает плечами, ускользая в прихожую.

— Уже ничего.

Следом закрывается дверь. Всерьёз думает уехать отсюда? Смешно. На чём? На своих двоих?

Выбегаю следом, слыша невинное.

— Да, слушай, ты не занят? Тим, нет-нет, ничего...

Слетаю с лестницы. Нет уж, не тот вечер, не тот мужчина, не пущу.

– ----

* Игорь Северянин — "Будь спокойна", 1912.