На следующий же день с самого утра она оформила на работе отпуск, получила отпускные деньги, купила большую коробку шоколадных конфет, как у них было принято, и попрощалась с сослуживцами. В физиотерапевтическом кабинете, где после первой смены в честь ее отъезда пили чай с конфетами, было шумно. Одни поздравляли ее, другие пугали трудностями «дикой» жизни на юге, все желали ей счастливого отпуска.

Таисия, хоть и была на нее в обиде за внезапное, как ей казалось, и, главное, самостоятельное решение ехать на юг (ее-то, подругу свою, и не пригласила с собой, а она-то ведь тоже отпуска еще не брала, обмолвилась она Строевой), тоже пришла на пирушку, и хотя и опоздала, и села поодаль, но угощалась вместе со всеми, а потом вышла с ней на улицу, проводила до угла, поцеловала в лоб и почему-то всхлипнула.

Начались веселые дорожные хлопоты. Решено было отправиться на Кавказ. Решено было лететь самолетом. Решено было быстро собраться и лететь, как только он достанет билеты. Она взяла из сберкассы все свои деньги и сказала ему, что хочет купить себе два-три нарядных платья для юга. Он почему-то рассердился и неожиданно грубо сказал ей, что это только лишние хлопоты, что все, что нужно, можно будет купить на юге, что там даже проще достать подобные вещи. Но она все-таки его не послушалась: у нее не было ни одного летнего платья, только две блузки, которые давно ей надоели (голубые брюки она купила четыре года назад, когда ездила в санаторий для сердечников), и в этот же день, когда он поехал на аэровокзал за билетами (денег на билеты он у нее не взял, хотя она, конечно, предложила. «Билеты — это мелочи, столько денег у меня всегда найдется в пиджаке», — сказал он), она тоже уехала из дома, объездила множество магазинов и купила себе два красивых импортных платья: одно — белое, с модными рукавами и широкой розовой каймой по подолу, другое — синее, приталенное, без рукавов: она нарочно выбрала платья, которые бы (не по моде) повыше открывали ей ноги (о брюках-то даже и не вспомнила!), пару босоножек на высоком каблуке, два больших разноцветных полотенца, вишневый купальник-бикини, импортную синюю шерстяную кофту на случай похолодания, дорогие духи, очень дорогую дорожную сумку и белую блестящую шляпу с широкими полями. Оставалось разыскать еще где-нибудь модной формы очки от солнца, модные светлые туфли, косметические мелочи и хотя бы один гарнитур самого лучшего белья, какое имеется в продаже. Но это все она отложила уже на завтра, думая, что ему вряд ли удастся достать билеты так быстро. Со всеми своими покупками она была раньше дома, чем он. Вернувшись к вечеру, он весело рассказал, что должен был отстоять большую очередь, прежде чем ему повезло и он случайно достал два билета, да еще на самый удобный рейс — восемь тридцать утра: и метро уже открыто, и на юге они будут утром. Он прибавил, что собраться ей надо обязательно сегодня, потому что придется вставать очень рано и ехать на аэровокзал первым поездом метро. Она попробовала уговорить его поехать в аэропорт на такси, но он не захотел и слушать: «Аэровокзал — это отсюда очень удобно, тем более вещей не много, и зря транжирить деньги не стоит». Ей очень понравилась его степенная бережливость.

Он терпеливо, не выказав прежнего недовольства, осмотрел все ее покупки, когда она примерила перед ним оба платья, похвалил ее выбор, особенно их длину, сказав, что в этих коротких платьях ее красивые ноги быстрее загорят на юге и станут еще красивее и что так она выглядит совсем молодой, лет на двадцать девять, и по тому, как он это сказал, она вдруг поняла, что он знает, сколько ей лет, хотя ни разу об этом не спрашивал (ей это тоже очень нравилось в нем), а сама она, естественно, ему об этом не говорила. Но когда она попросила его сбегать с ней в магазин неподалеку, пока тот еще не закрылся, сказав, что очень хочет еще успеть купить ему сегодня светлый летний костюм, который там приглядела, да только боится без него ошибиться в размере, — он опять рассердился, снова ответив ей грубо (второй раз за все время их знакомства), что в портфеле у него есть новый тренировочный костюм и две пары белья и что больше ему ничего не надо. Ей очень понравилось, как он стыдится ввести ее в лишний расход, и она решила отложить этот разговор до приезда на юг. Поздно вечером после ужина она аккуратно уложила все нужные ей на юге вещи новую дорожную сумку, попросила его застегнуть молнию — вещей как-то набралось много, и она сама никак не могла закрыть сумку, — привязала к ее ручке блестящую белую шляпу и поставила сумку на стул возле входной двери. Посмотрев на большую закрытую, готовую уже к путешествию сумку перед дверью, она с нетерпеливой радостью подумала о завтрашнем дне — она ничуть больше не тревожилась о том, что уже завтра утром будет так далеко от дома, — путешествие вместе с ним не только обещало быть счастливым вполне, но и приобретало еще какой-то особенный острый и даже таинственный смысл, от которого ее сердце сейчас словно вспорхнуло. В ночь перед отъездом они снова не спали. Они почти совсем не спали уже шесть ночей подряд, но наутро она ни разу не хотела спать и вставала всегда бодрая и радостная. Они позавтракали очень рано, присели по обычаю на дорогу и помолчали, потом встали и поцеловались. Поцелуй был очень долгим, и на минуту ей показалось, что они прощаются со своей короткой — всего лишь неделя! — счастливой семейной жизнью. Потом он проверил, взяла ли она паспорт, велел «на всякий случай» переложить все деньги из ее маленькой сумочки в дорожную, большую, на самое дно, сказав, что мелочь на дорожные расходы есть у него в пиджаке, взял большую сумку с прицепленной к ней шляпой, свой портфель и, как обычно, вышел первым из квартиры. После его ухода она проверила, завернуты ли водопроводные краны, везде ли потушен свет, выключен ли холодильник, закрыты ли окна, отключила газ и с маленькой сумочкой, налегке вышла из дома. Обе скамеечки перед подъездом — слава богу! — непривычно пусты, только при стуке двери она все же не рассчитала и немного раньше убрала руку; дверь стукнула, хотя и несильно, — с одной из них соскочила и шмыгнула в кусты пестренькая кошка. Она впервые увидела, что эти скамейки зеленые, что зеленая их краска кое-где уже облупилась и там проступает прежняя, голубая. Юркнув с опущенной головой мимо окна лифтерши, она все же краешком глаза успела с удовольствием заметить, что хотя и горит там свет, но деревенские занавесочки плотно задернуты: возможно, вахтерша спит за столом, положив голову на согнутую руку, или пьет чай с сушками и, значит, не увидела ни его, вышедшего чуть свет из ее подъезда, да еще с женской шляпой, привязанной к большой сумке, ни ее, спешащую следом.

В этот ранний час субботнего утра по всей улице было пустынно: ни людей, ни машин. Только что взошло и светило между домами низкое, бледное, нежаркое, осеннее уже солнце, тонко и вразнобой поскрипывали воробьи. Было ветрено и прохладно. По тротуарам, тихонько шурша, водили хороводы первые разноцветные листья. Пахло дымом, в скверике на углу с большой кучи сухих листьев сползал голубоватый рулон дыма и полз по тропинке. В этом году осень в ее городе началась рано. Она застегнула плащ, подняла воротник и остановилась. Ей вдруг показалось, что она сама навсегда убегает от своего счастья. Ей очень захотелось вернуться в свою маленькую уютную квартирку, подождать его звонка, позвать в гости и накормить опять вкусным обедом: удержать еще хоть немного свое долгожданное, позднее счастье. Но тут представились ей белые корабли и южные города, залитые голубой краской и солнцем, она сама, загорелая, в коротеньком белом платье с розовой каймой по подолу, идущая по высокой набережной вдоль моря мимо косматых пальм рядом с высоким сильным загорелым мужчиной, крошечные веранды, заросшие виноградом, и нарядные, полированные каюты с зеркалами, где они целый месяц будут по ночам вдвоем, и заспешила к метро.

Возле табачного киоска у выхода из метро, где они встречались обыкновенно, когда поодиночке выходили из ее дома, его не было. Закрытый киоск с окошечком, подернутым, как бельмом, белой бумагой, торчавший посреди пустынного перекрестка, выглядел уныло. Она спустилась в подземный переход и вышла к входу в метро с другой стороны улицы. Две полные женщины в одинаковых синих плащах, сцепившись под руку, спешили к метро. Других людей вокруг не было. Она вернулась к табачному киоску — возле киоска было по-прежнему пусто. Она снова спустилась под землю и опять вышла у второго входа в метро — к метро шел невысокий мужчина в светлом пальто и с толстым портфелем. Она постояла здесь минут десять, потом спустилась к поездам. На перроне слева от нее стояло много людей, почти все с удочками, корзинами, ведрами или рюкзаками. Они дожидались первого поезда. Перрон справа был пуст — эта остановка была конечной. Электрические часы над путями показывали 5 часов 25 минут. Она медленно прошла за спинами людей вдоль колонн на левом перроне, заглядывая за каждую колонну, отыскивая среди многих чужих его, знакомую уже до мелочей, спину; так она дошла до конца перрона, но его не увидела. Она повернула назад и прошлась вдоль перрона в обратном направлении. Теперь сомнений у нее не оставалось: его здесь не было. Она поднялась к табачному киоску: возле киоска по-прежнему никого. Она вышла к противоположному входу — толпа загорелых юношей с рюкзаками едва не сбила ее с ног в переходе, — у выхода из метро не было ни одного человека. Она вернулась к киоску, постояла немного, напряженно вглядываясь в редких спешащих вдалеке прохожих, потом свернула за угол к стоянке такси. Пассажиров на стоянке не было. Машин с зеленым огоньком было много. Вышедшие из машин шоферы стояли, облокотившись на свои машины, или, собравшись в группы, о чем-то беседовали, размахивая руками. Молодой кудрявый парень, к которому она обратилась, сказал, что описанный ею мужчина с большой белой шляпой, привязанной к сумке, к стоянке не подходил, и почему-то подмигнул ей. Она снова пошла к метро и теперь была уверена, что увидит его у табачного киоска. Она так ясно представила его себе стоящим на углу возле киоска со шляпой, привязанной к сумке, что была уверена, что уже видит его, но площадка возле табачного киоска все же была пуста. Она снова вышла к противоположному входу в метро, потом снова спустилась к поездам (теперь оба перрона были почти безлюдны: первый поезд с ранними, нетерпеливыми туристами давно ушел), потом она снова поднялась к табачному киоску, снова — к противоположному выходу, оттуда — в метро, к табачному киоску — к противоположному выходу — в метро, к табачному киоску — к противоположному выходу — в метро — снова и снова… Она быстро ходила туда-сюда, заставляла себя задерживаться на каждом месте минут по пять, чтобы не разминуться с ним по дороге, потом опять шла — к табачному киоску — к противоположному выходу — к поездам… Когда она поняла, что самолет, о котором он говорил, должен был уже давно улететь, она возвратилась домой, села у телефона и стала ждать звонка, который мог ей хоть что-нибудь объяснить. От ее напряженного ожидания телефонного звонка звенела тишина в комнате. Звон становился иногда таким отчетливым, что два раза она даже взяла телефонную трубку, но в трубке был длинный равнодушный гудок. В комнате стало совсем темно, но она не зажигала света, — ей казалось, что надежней ждать в темноте.

Телефон зазвонил ночью, когда окна противоположных домов давно погасли. От громкого звонка в тишине у нее сильно и торжествующе вздрогнуло сердце, но спросили какого-то Евгения Семеновича, и она нагрубила в трубку. Она ждала звонка всю ночь и весь следующий день, почти не вставая с места. На второй день она вышла из дома купить себе булочек на мелочь, которую случайно обнаружила в сумочке за подкладкой. Не спала она и не выходила из дома и на третий день. Телефон упрямо молчал. Она готова была разломать телефон на мелкие кусочки. Только на четвертый день она вдруг вспомнила о том, что не знает ни его фамилии, ни домашнего, ни рабочего адреса, ни даже названия деревни, где, как он говорил, живет его мать. Но как будто это уже не имело значения… Она подошла к шкафу, открыла его зеркальную дверцу, долго рассматривала себя, потом засмеялась.

— Старая дура! Ах, старая дура! — говорила она вслух своему отражению. не переставая смеяться. — Вот ведь нашлась Джуль… ха… Джуль… ха… ха… Джульетта! Ха-ха-ха! В сорок лет ей подай любовь с первого взгляда. Ха-ха-ха! Никогда, никогда бы он не поступил с тобой так, будь ты… ха… будь ты хоть немного… ха-ха… хоть немного моложе… ха-ха-ха! Несмотря на все свои ухищрения, ты всего лишь… ха… всего лишь… ха-ха… старая дура с желтым лицом, морщинами возле рта и усохшими ногами… ха-ха-ха!.. Он пробовал, я знаю, он очень старался полюбить тебя, и он совсем не виноват, что ты оказалась такой… ха… такой… ха-ха… такой старой… ха-ха-ха-ха-ха… — И она еще долго громко смеялась в пустой квартире, стоя перед зеркалом. Потом, все еще глядя на себя в зеркало, она заплакала. Плакала она тоже долго. Потом не раздеваясь легла на диван и сразу заснула.

Она проснулась через три дня утром. В незашторенное окно било солнце. Она сразу позвонила тете, от которой конечно же утаила и свой отпуск, и свой отъезд (ведь о том, чтобы поехать в этот отпуск на дачку, не могло быть и речи, а старая, беспомощная без нее тетя, узнав, что дело-то шло не к к о н ь к у и даже не к приданому, а всего лишь к о б ы к н о в е н н о м у курорту, могла разобидеться на нее насмерть, и потому она собиралась написать ей уже с юга что-нибудь о горевшей путевке, — в общем, тогда, когда обижаться на нее стало бы все равно поздно). К счастью, тетя оказалась дома: как раз вчера вечером из-за сильного ветра вернулась с дачки, и, не давая тете опомниться, ничего не объясняя и не пускаясь в разговоры, сразу — с места в карьер — попросила одолжить ей ненадолго денег «для одного дела», а если у нее самой нет, то хотя бы и у соседей — «да, да, пока секрет!» — немного попросила, как раз столько, чтобы можно было скромно дожить оставшиеся отпускные дни, не появляясь в поликлинике. Затем, с аппетитом разгрызая засохшую булочку, которую обнаружила в ящике кухонного стола, она разыскала в шкафу свой старый выцветший ситцевый купальник, в котором в жаркие дни работала на проклятущем садовом участке, надела голубые брюки — к счастью, не уложила и их в дорогу! — старый свитер и плащ, сунула купальник и чистое вафельное полотенце в свою старую сумку и, несмотря на ветреную осеннюю погоду, отправилась на ближайший городской пляж.