— Не думаю, что смогу помочь тебе, дорогая, — сказал отец. — Я просто не слышал об этом. И если Кассиан тоже этого не знает, то, полагаю, никто не знает.

И Вайолет отправилась спать в полном недоумении.

В ту ночь ей снились странные сны. Ей снилось, что фундамент замка внезапно покрылся трещинами — тонкими, как паучий шелк. И как паутина, каждая нить пересекалась с бесчисленными другими, образуя сложный и бесконечный узор, который тянулся от земли до середины стен замка. Трещины начали расширяться, затем осыпаться, затем зиять, и они уступили место армии золотистокожих ящериц, каждая с жесткими, сверкающими драгоценными камнями глазами. Они были прекрасны, быстры и беспощадны.

Вайолет проснулась как раз в тот момент, когда замок рухнул.

Ее отец, с другой стороны, вообще не спал. Он по-прежнему сидел у камина, и его мрачное сердце тревожила тревога. Измученный и растерянный, король вместе с Деметрием и остальной компанией на следующее утро вышел в свежий, влажный мир, когда раннее солнце осветило их путь тонким, прохладным светом. Прежде чем замок скрыться из виду, он остановился, повернулся и посмотрел на свой дом, на место всего, что было ему дорого.

Инстинкт заставил его поднять руку и помахать, хотя он не видел, чтобы кто-нибудь на парапете махал ему в ответ… он был слишком далеко. И все же он чувствовал, что ему машут, а он скучает. И в этот момент у него мелькнула мысль развернуться и отправиться домой.

Свет нежно освещал камни, мох и безлистные лозы, и он мог поклясться, что заметил что-то твердое, яркое и блестящее вдоль основания замка. Как тысяча драгоценных глаз. Он дважды моргнул, и оно исчезло. Рывком каблуков и быстрым свистом он направил коня вперед, к горам, и тугой узел тревоги скрутился вокруг его сердца.

День рождения Вайолет отмечали и праздновали в дни, предшествовавшие отъезду отца, и, хотя в то время она чувствовала себя счастливой, довольной и любимой, девочка наблюдала за удаляющейся фигурой короля и его свиты (включая эту крысу Деметрия, язвительно подумала она. Предатель!) с нарастающей пустотой. Она стояла с матерью на вершине северной стены, когда лошади охотничьего отряда с грохотом пронеслись по широкой дороге и скрылись в лесу. Королева положила руку на плечо дочери, и с ее плотно сжатых губ сорвалась тихая колыбельная.

— Я не хочу показаться неблагодарной, — сказала Вайолет, не сводя глаз с леса, который только что поглотил ее отца, тщетно надеясь, что он передумает и вернется домой.

— Я знаю, любовь моя, — сказала королева.

— Дело не в том, что мне нужно что-то еще, — продолжала Вайолет. — Потому что не знаю. И у меня был чудесный день рождения, честное слово.

— Я знаю, Вайолет, — сказала королева, все еще напевая себе под нос. Вайолет узнала эту песню. Это была та самая колыбельная, которую мать пела ей в детстве. В то время ей и в голову не приходило удивляться этому. — Хочешь поиграть в сказки, любовь моя? Это так часто поднимает настроение. Мы могли бы начать с прекрасной принцессы, крадущейся из дома глубокой ночью, отправляясь в отчаянное путешествие.

Вайолет закусила губу.

— Нет, спасибо, мама, — сказала она. «Прекрасная принцесса», — подумала она, и сердце ее чуть глубже сжалось.

— Просто… — Вайолет колебалась. — Просто он будет отсутствовать так ужасно долго. И ради чего? Глупый дракон. Я не понимаю, почему он думает, что это так важно.

— И все же он так думает. Твой отец не из тех, кто перестает учиться. И он не из тех, кто стоит в стороне, когда есть те, кто нуждается в его помощи. Это часть того, кто он есть, — в голосе королевы послышалась дрожь.

Вайолет ничего не заметила.

— Просто… — Она снова замолчала, указывая на пустую дорогу, как будто отсутствие отца и друга имело смысл и вес. Каждое отсутствие ощущалось осязаемым и сокрушительным. Ужасная тяжесть. Подарок пошел не так. — Это просто гнилой подарок на день рождения, вот и все. — Она отстранилась и поспешила вниз по истертым каменным ступеням, не оглядываясь на мать.

Если бы она остановилась, если бы оглянулась, то заметила бы слезы в глазах матери. Если бы она обернулась, то заметила бы бледность лица матери, или недавнюю тесноту платья на животе, или углубляющиеся морщины беспокойства вокруг рта.

Но Вайолет не обернулась. И не заметила.

У подножия лестницы стояло зеркало в массивной полированной деревянной раме. Оно было в два с половиной раза выше самой Вайолет и в четыре раза шире. В верхней части зеркала было вырезано изображение дракона с широко раскрытой пастью, каждый зуб блестел инкрустированным перламутром. Скрюченные когти обвились вокруг верхнего края, а два глаза-бусинки из граненого стекла поблескивали сверху. По краям зеркала мастер вырезал не менее трехсот (Вайолет подсчитала) крошечных ящериц, таких гибких и нежных, что их деревянные тела, казалось, постоянно находились в движении. Зеркало было старым — более пятисот лет, говорили люди, — и бесконечно очаровывало Вайолет с тех пор, как она была совсем маленькой.

Она стояла перед зеркалом, лицом к своему отражению — ее разноцветные глаза, непоследовательная кожа, слегка перекошенное лицо. Обычно Вайолет не слишком любила смотреть в зеркало.

— Я уже знаю, как выгляжу, — нетерпеливо говорила она. И она знала, что уродлива. Никакое количество зеркальных взглядов не изменит этого, никогда. Но в этот день отражение привлекло ее внимание, задержало на месте. Она смотрела на сочащиеся слезы, стекающие по щекам, на хмурые губы.

Эгоистка, подумала она.