— Да, ведьмы иногда принимают вид колеса, — подтвердил Курт. Кот одобрительно посмотрел на него и продолжал:

— Я отбежал в сторонку, но смотрю, что будет дальше. Катится колесо, но вдруг вышел такой здоровенный мужичина, подхватил его веревкой, перевязал, да на дерево подвесил. Ладно, думаю, побуду тут еще, посмотрю, как ведьма выкрутится.

— Выкрутилась? — спросила я, уже понимая, чем все закончилось. Если веревка была заговоренной, то ведьма задохнулась и так и осталась висеть на том дереве. А тот, кто ее подвесил, наверняка был кузнецом: у них есть своя магия.

Возможно, они враждовали.

— Да прямо, выкрутилась! Я до утра сидел, потом задремал, а проснулся от криков. Там вся деревня сбежалась смотреть — висит уже не колесо, а баба в петле. Померла. Я так считаю, что правильно он ее подвесил, тот мужичина, от нее злобищей так и перло. Вот от тебя нет, ты девка полезная, — одобрил Евтей, посмотрев в мою сторону. — А когда она катилась, то дышать больно было.

— Ты не любишь ведьм, я вижу, — сказала я. Кот не стал отрицать очевидного. Курт молчал — наверняка он мог рассказать о ведьмах и не такое.

— Я вредность не люблю, пакость и гадость, — Евтей распушился, сделался похожим на сердитый и грозный шар. — А от ведьм этого добра всегда в избытке. И от колдунов тоже. Нет бы что полезное делали, так им лишь бы испортить. Вот как прикажешь с ними жить?

Я могла только вздохнуть. Не все ведьмы были такими, я никогда и никому не делала ничего плохого, но все равно несла на себе клеймо своего рода. Я родилась такой, и этого было уже не отменить и не исправить. Все, что я могла делать — ничего не делать.

— Даже и не знаю, что тебе на это ответить, — вздохнула я. — Могу лишь пообещать, что не сделаю того, за что меня могут повесить на дереве. Не собиралась — и не стану.

Курт посмотрел в мою сторону с искренним теплом. Евтей муркнул, деловито лизнул лапку и ответил:

— Вот это правильно. Я тебе за это еще какой-нибудь хороший пирог покажу. Запомнишь мою добрость!

Курт

Я проснулся от того, что дом наполнился тонким звуком, словно невидимые пальцы дернули туго натянутую струну.

Вчера мы отлично поужинали пирогом — Евтей съел почти все, выделив нам по скромному кусочку. За едой мы болтали о тех пустяках, которых сейчас я даже вспомнить не мог, но от них становилось тепло и спокойно на душе, как в детстве, когда мы с сестрами сидели под наряженной елкой, ели пряники и орехи и рассказывали страшные и веселые сказки. Вот и теперь, в столовой за пастушьим пирогом, мир вдруг сделался прежним — тем, который я утратил и так мечтал найти.

Звук повторился. Я сел в кровати, посмотрел по сторонам. Половина третьего, самое глухое время, когда все спят. Не спала лишь…

Я поднялся, прошел к двери — звук разлился по дому в тот миг, когда я повернул дверную ручку. Тогда я узнал его, и меня словно окатило ледяной водой. Это была Песня Призыва, та, о которой я читал в учебниках, та, которой нас учили противостоять в академии.

Она разливалась через спящий город к луне за облаками — и черные птицы с изогнутыми клювами, обитатели лунных морей, слетали вниз по тонким лучам, слетали, стремясь к спящим, чтобы наутро вернуться, оставив в кроватях лишь мертвецов с расколотыми головами.

“Молитесь, чтобы никогда этого не услышать, — вспомнил я слова своего наставника. — Эту Песню поют ведьмы, и она помрачает рассудок. На наше счастье, сейчас почти не осталось тех ведьм, которые способны спеть ее и не умереть… но не стоит на это надеяться. Молитесь и сражайтесь!”

— Кайя! — закричал я, выбежав из комнаты. Нет, она не могла петь Песнь Призыва, у нее для этого было слишком мало сил и совсем не было ведьминского опыта — но Песнь звучала, и черные птицы, повинуясь могущественному зову, уже вылетали из глубин лунных кратеров. Я слышал шелест их крыльев, наполняющий ночь, видел рубиновый блеск голодных глаз…

…Если они нападут на столицу, то…

Дом качнулся, словно хотел стряхнуть меня из мира, как крошку со скатерти. Мир плыл… меня окатывало ледяными волнами… птицы летели, и они были голодны…

Я успел оглушить себя направленным заклинанием, и Песнь угасла в ушах, а мир снова обрел устойчивость и силу. Я увидел Уильяма — он упал на колени в коридоре, когда бежал к моей комнате за помощью, из его ушей и рта струилась кровь, белая ночная сорочка была покрыта пятнами. Увидев меня, дворецкий протянул руку и что-то произнес — я не очень хорошо умел читать по губам, но понял, в чем дело.