Это была не его рука. И никогда не будет ощущаться своей. Она была создана из демонической материи, но на какое-то время вполне сойдет — чтобы успеть сделать то, что нужно сделать.

Еще сотни лет назад Фабий знал, что этот момент неизбежно наступит. Центр не сумел удержаться, и водоворот все ширился. Всему приходит конец. Но он всегда думал, что времени еще хватит. Он покупал века, торговался со старухой с косой — платил ей душами раз за разом. Все, чтобы оттянуть неизбежное. Но теперь все было кончено. Больше никаких сделок, никакого времени. Гексахир явится и сожжет его миры и его самого, и на этом все будет кончено. Печальное и позорное завершение жизни.

Фабий поднял свою новую руку, изучая черные вены, покрывшие бледную плоть. Радужный блеск зачатков чешуи, усеявших предплечье. Оставался только один выход, хотя ему очень не хотелось им воспользоваться. Но лучше самому разорвать паутину, чем позволить Гексахиру дергать за ниточки.

Решение принято, дело за расчетами. Что нужно сделать, какие пробные шаги предпринять, какие подготовить пути к отступлению. Как приготовиться к неизбежному.

Пока мозг разбирался с проблемой, Фабий включил второй ряд голодисплеев. Но на этот раз не с картинками снаружи, а со своими воспоминаниями. Записями предыдущих экспериментов, включая личные наблюдения. Вот он сидит на корточках, а к нему ковыляет ребенок, худой и бледный. Он вспомнил, что намеревался только оценить, как развивается ее подвижность, однако у нее, как всегда, были другие планы. Крохотные ручки нащупали его редкие волосы, и ребенок издал пронзительный крик восторга. Громкий звук для столь маленького тела.

Как-то так само получилось, что он подхватил ее на руки. Первый миг настоящего физического контакта за рамками прививок и обследований. Скучными деталями ее повседневных надобностей он оставил заниматься пробирочникам и Арриану. По крайней мере до этого момента.

Фабий ясно помнил все даже сейчас. То ощущение, когда держишь что-то невероятно хрупкое в руках, которые созданы ломать кости. То, как она лепетала, когда он прижал ее к себе. Тот слабенький трепет сердечек, бьющихся в такт его собственным.

В комнате похолодало. Фабий остановил запись.

— До сих пор не пойму, что толкнуло меня на подобный эксперимент.

— То же самое, что всегда толкало тебя, отец. Желание узнать. Изучить алое сердце мироздания и вытянуть его тайны одну за другой.

Фабий повернулся. Она стояла на другом конце комнаты, наполовину скрывшись в тени. В тусклом свете ее глаза сияли, как у кошки.

— Почему ты не предупредила?

— Я предупредила, отец. — Она шагнула вперед. — Я предупреждала тебя раз за разом. Но, как всегда, ты считал, что тебе виднее. Я знала, что ты не станешь слушать, пока тебя не устроит то, что ты услышишь.

— Это меня совсем не устраивает.

Мелюзина улыбнулась.

— Тогда, пожалуй, ты готов слушать. — Она обошла его кругом, ведя когтями по складкам его одеяния. — Неужели ты позволишь своим детям страдать, а сам будешь прятаться в темноте и ждать, когда эти чудовища тебя найдут?

— Что ты хочешь, чтобы я сделал, дитя? — Фабий обвел рукой разруху своего лабораториума. — Мои запасы разграблены, ресурсы истощены — один провал, и я останусь ни с чем. Хораг был прав: поражение вполне может оказаться неизбежным. Есть только один выход, и я намерен им воспользоваться.

— Этого недостаточно.

Он посмотрел на нее:

— В смысле?

— Ты думаешь, они не найдут твое убежище, отец? Думаешь, хитрым старым паразитам это окажется не под силу? Ты научился пользоваться их туннелями, но это они их создали. Ты для них ребенок — сообразительный и непослушный, но все же ребенок.

— Тогда надежды нет.

— Ты еще можешь победить. — Она положила подбородок ему на плечо. — Все, что для этого нужно, — это немного поступиться гордостью. Немного прагматизма, отец.

Глаза Фабия сузились.

— О чем ты?

Он повернулся, но она уже была вне досягаемости, осматривая мертвого пробирочника. Тот лежал на столе, куда его положили остальные. Они часто приносили Фабию своих мертвых неизвестно зачем. Как показал опыт, если оставить все как есть, они сами потом избавятся от трупа.

— Ты хоть их любишь, этих малышей? А ведь у них есть души. Крохотные, бессвязные, но все же души. Маленькие души, чтобы кормить маленького бога. — Она осторожно сняла дыхательную маску с пробирочника и принялась изучать недоразвитое лицо. — Они даже похожи на тебя. Мы все похожи на тебя. Ты создал нас по своему образу и подобию, хоть и не очень хорошо.

— Порочное дитя, — тихо сказал Фабий.

Мелюзина оглянулась.

— Я такая, какой ты меня создал. Если во мне океаны злобы, то это потому, что ты влил их в меня в процессе творения. — Она подняла тельце и прижала к груди. — Они ведь все умрут. Маленькие и большие. Они умрут и накормят богов, и тогда ты на самом деле останешься один. И винить придется только себя.

— Чего ты от меня хочешь? — спросил Фабий, не поднимая глаз.

— Я хочу, чтобы ты выжил, отец. И чтобы мои братья и сестры тоже выжили. — Она разгладила робу пробирочника. — После твоего бегства друкари продолжат вымещать злость на твоих детях. Куда бы ни пала твоя тень, они будут там. И не оставят от тебя ни единого следа среди звезд.