— Ты хочешь, чтобы со мной сделали то же, что с твоим Гэндальфом?

— Не хочу, — сказал Гэдж сквозь зубы.

— И потому склонен полагать меня малодушным и трусливым мерзавцем.

— Да я вовсе не…

Саруман хрипло усмехнулся.

— Я не знаю, о чем они говорили, Гэдж. Но, если Саурон действительно что-то предлагал, и предложение было стоящим, я, вероятно, с ним еще и поторговался бы. Я, знаешь ли, падок на мелочную личную выгоду в ущерб Общественным Интересам и даже не стесняюсь в этом признаться.

— Ну-ну. По-твоему, это смешно?

— Нет. Но я совершенно серьезен, дружище. Только не забывай, что, если бы я действительно хотел предать наше Правое Дело, то уже давно сам пошел бы в Башню, а не сидел бы в этой пропахшей крысами и плесенью вонючей норе. — Он вздохнул. — Ладно, не тревожься обо мне, я как-нибудь выкручусь… Старого карася Шарки далеко не так просто ущучить и поймать за хвост, как некоторые об этом думают.

* * *

Что ж, Шавах всегда подозревал, что паршивый старик далеко не так прост, каким хочет казаться… Было в нем что-то такое-этакое, чего трудно не заметить и еще труднее понять — но до сих пор у Шаваха не имелось особенных причин во все это вникать и всем этим интересоваться.

Тому, что случилось сегодня, не было объяснения.

Брошенный нож должен был попасть в цель. Радбуг должен был захрипеть, харкнуть кровью, забиться в корчах и повалиться мертвым, а расправиться потом с одним Шарки было бы не сложно. Но что-то пошло не так…

Шавах видел, как нож отшвырнуло неведомой силой, и как Шарки схватился рукой за ошейник. Что это было? Хитрый старый пень что-то сделал с ножом? Отбросил его движением руки? Как? Кто он такой, этот странный старикан? Не из этих ли, о которых не к ночи пристало упоминать… и которые подстать Самому, тому, кто живёт в Башне, Хозяину Крепости?

Вот так так. Это было открытие поинтереснее объятий Махаар!

Встречаться с болваном Бардром и его присными Шаваху совершенно не хотелось — и некоторое время он прятался в темноте, ожидая, пока ночной патруль уберется восвояси, и двор вновь опустеет. Шарки и Радбуг тем временем успели пересечь открытое пространство и скрыться в дверях лекарской каморки… ладно, неважно, далеко они все равно не уйдут. Впрочем, и с Быгрыхом, и с Варшагом, и с прочими ухажерами Махаар можно было разобраться и потом, позже — перед Шавахом внезапно открылись возможности куда шире и заманчивее тех, что сулил ему грядущий Выбор. Ему выпал вполне реальный шанс отличиться перед Визгуном и даже заработать благосклонность Башни, а такой внезапной и удачной оказией пренебрегать определенно не следовало.

В окошке лекарской каморки теплился огонек. Шавах подкрался поближе и заглянул в щель между ставнями. Он почти ничего не видел, заметил лишь пробивающийся между створами странный голубоватый свет. Голубоватый — это не мог быть отсвет свечей или печки.

— Вот, — раздался голос Шарки. — Это — всё. Пока.

Вшивый мальчишка-ученик тоже был там:

— Нет, не всё. Это — волшебство…

— Невеликое, прямо скажем. Но я, кажется, сумел нащупать в чарах ошейника какую-то слабую точку… Да если бы этот дурень Гэндальф не подменил «эстель»…

— Тише…

Дальше Шавах вникать в происходящее не стал. Неслышно отступил в тень и ускользнул прочь — бесшумно, как истинный ночной тать.

На утренней зорьке кто-то громко и требовательно забарабанил кулаком в дверь.

— Эй, вы, там! Открывайте!

Гэдж испуганно вскочил.

Рассвет еще только занимался — в щели между ставнями просачивались робкие серенькие лучи. За дверью, на пороге, кто-то тяжело топтался, сопел, слышалось какое-то побрякивание, позвякивание, поскрипывание, и даже вроде бы пофыркивание мулов… Гэдж с тревогой оглянулся на Сарумана.

Тот тоже поднялся — и стоял в глубине горницы, бледный, как призрак. Лицо мага, худое, измятое, изрезанное тенями, казалось застывшей, посеревшей от времени и непогоды гримасой каменного надгробия.

За дверью кто-то вполголоса выругался.

— Не открывают, господин… Притихли…

Деревянная створа глухо сотряслась под ударами: кто-то неторопливо, с расстановкой три раза вломил по ней кулаком.

— Открывайте.

Голос был другой — чуть приглушенный, словно бы слегка пришепетывающий, но невероятно властный: сказано было негромко и спокойно, но так уверенно и повелительно, что сама мысль о неподчинении казалась неуместной, невообразимой, попросту невозможной. Гэджу стало не по себе: что-то страшное было там, за дверью, что-то неумолимое, глухо шепчущее, жаждущее войти, и жалкая деревянная створа не могла служить этой могучей силе преградой…

Саруман, стиснув зубы, решительно шагнул к порогу, снял засов и рывком распахнул дверь.

Перед ним стоял Черный Человек.

Он был в черном камзоле с серебряным шитьем, черном плаще, на голову его был накинут черный капюшон, и даже под капюшоном — там, где полагается быть лицу, — стояла чернота, холодная и непроглядная, как пещерный мрак. Гэджа окончательно охватил страх: в облике незнакомца как будто не было ничего особенно причудливого или угрожающего, но он внушал какое-то жуткое чувство, дурнотный трепет, болезненный озноб, обессиливающий и заползающий пальцами под одежду, как промозглый ноябрьский холод — хотелось попятиться, отойти подальше, съёжиться в комочек и обхватить колени руками, а еще лучше — вообще забиться под лавку…