— Уехать? Куда? Далеко?

— Миль за тридцать — к южной границе. Туда некоторое время назад пришло пополнение откуда-то с востока… ну, проще говоря, пригнали новую партию рабов. Так вот, среди них неожиданно обнаружились хворые…

— И что с ними такое?

— Жар, бред, горячка… Бурые пятна на теле.

— Гнилая лихорадка? — пробормотал Гэдж.

— Похоже на то. Или пустынная язва. Или черная оспа. Или вообще непонятно что. Новоприбывших «крысюков», конечно, заперли в бараке на карантин, но положение внушает опасения… Визгуны хотят попытаться пресечь заразу в зародыше.

— Раскаленным железом? — спросил Гэдж мрачно. — Чем ты там можешь помочь, интересно? Не позволить местным оркам сжечь этот несчастный барак вместе с «крысюками»?

Шарки, не глядя, порылся в складках одеяния, извлек на свет вчерашнюю флягу, взболтнул её в руке — но, увы, она оказалась пуста. Маг с видимым сожалением сунул её за пояс.

— Друг мой, давай все-таки верить в лучшее… и готовиться к худшему. Видишь ли, если на юге вспыхнет мор, Крепость останется без продовольствия аккурат к зиме, ведь основные поставки мяса, молока и овощей идут с тамошних ферм. Поэтому господа визгуны так и засуетились… Гэдж, — он положил руку орку на плечо, — тебе какое-то время придется побыть здесь без меня… Вместо меня.

— Ты что, действительно думаешь, что я сумею тебя заменить? — тихо спросил Гэдж.

— Боюсь, у нас нет особенного выбора. Но я в тебя верю. Постарайся и ты наконец поверить в себя, хорошо?

Гэдж молчал. Смотрел, как учитель бродит по горнице, собирая шмотьё, одеяла, инструменты и снадобья в небольшой дорожный сундучок. И ему казалось, что туда, в этот сундучок, Саруман упрятал и значительную часть его, гэджевской, души, потому что внутри Гэджа разом что-то оборвалось, пропало, и образовалась странная пустота — холодная и безжизненная, как лакуна в просторах Эа, лишенная и света, и тепла, и радости, вообще абсолютно всего. Шарки уедет и заберет эту часть души с собой, обреченно думал Гэдж, а я так и останусь здесь — потерянный и словно бы выпотрошенный, с сосущим провалом внутри, который ничем не заткнуть и не заполнить. Хотя, если подумать, Саруману сейчас действительно стоит держаться от Крепости подальше, особенно если его персоной и в самом деле кто-то всерьёз заинтересовался. Наверное, лучше и впрямь отправиться за тридцать миль на зачумленный юг, чем прямым ходом в пыточные застенки… ведь так, да?

— Не переживай, Гэдж, будем надеяться, что все это не затянется надолго, — помолчав, мягко сказал ему Саруман. — Тем более, что, чем дальше от Замка, тем меньше влияние обитающей тут Силы, так что, возможно, там, на юге, мне будет чуть легче приблизиться к разгадке заключенных в ошейник чар… И ещё одно.

— Что?

— Помнишь пословицу о том, что худа без добра не бывает?

— Ну да. И какое же в этом сплошном худе ты находишь добро? — проворчал Гэдж.

Шарки криво усмехнулся.

— То, которое можешь сделать ты сам. Нас окружает худо, ты прав… но постарайся быть в этом «худе» хотя бы крохотным добром, пусть даже никто не скажет тебе за это спасибо… кроме твоей собственной совести. А согласие с собой — это, поверь, единственное, что еще стоит ценить в нашем несовершенном мире… даже больше, нежели согласие с другими.

***

В Канцелярии было жарко — в буквальном смысле.

Камин тут тут топили почти всегда, чтобы изгнать копившуюся по углам сырость и не дать ей попортить хранящееся в архиве нежное бумажное хозяйство. Тем не менее сегодня мрачное, уставленное множеством деревянных столов помещение почти пустовало, только в глубине комнаты сосредоточенно скрипел пером единственный писец — круглолицый вастак с тощей бородкой и черными, заплетенными в косичку сальными волосами. Возле камина в деревянном креслице сидела, скрючившись, сутулая фигура Мёрда; закутанный, несмотря на жару, в шерстяной плед, палач лениво проглядывал какие-то свитки, пробегая глазами то один, то другой. Его худая морщинистая шея клонилась набок, точно с трудом выдерживая вес плешивой, покрытой коричневыми пятнами головы, бледные тонкие пальцы шевелились беспрерывно и суетливо, перебирая бумаги, как цепкие лапки огромного паука. Видимо, работы в пыточной пока не сыскалось, и Мёрд пришел в Канцелярию погреть косточки, узнать последние новости, да вдосталь о них посплетничать, как делал частенько, когда у него выдавался досужий, свободный от отправления непосредственных обязанностей денек… Он хмуро взглянул на вошедшего Шаваха:

— Тебе чего?

Шавах недовольно заворчал: встречаться с мастером заплечных дел даже вне стен тюремного застенка было делом не из приятных.

— А где, — он исподлобья огляделся, — Кхамул?

Мёрд как будто удивился. Задумчиво пожевал бесцветными, втянутыми в рот узкими губами.

— А зачем он тебе?

— У меня к нему дело, — буркнул Шавах.

— У всех дело, — равнодушно заметил Мёрд.

— У меня важное! — рыкнул орк.

— У всех важное, — лениво откликнулся Мёрд. — Знаешь, сколько вас тут таких ходит, с важными-то делами? Вон, — он кивнул в сторону писца, — скажи ему свое важное дело, он запишет, потом по адресу передаст.

Шавах угрюмо топтался посреди комнаты. Связываться с крючкотвором-писцом ему не хотелось совершенно. Не писцовская это была забота — совать нос в раздобытые им, Шавахом, ценные сведения.

— Мне надо, того… лично! С глазу на глаз!

Мёрд вздохнул.

— Да нету здесь Кхамула. И других тоже. Дела у них. Вести какие-то дурные с юга… Не до тебя сейчас.

— Когда будут?

— Да кто ж знает-то? Может, к вечеру, может, через неделю. После полудня зайди, коли невтерпеж.

Шавах издал глухой досадливый рык. Дело оказалось сложнее, чем он думал. Ладно, Шарки все равно никуда не денется, денек-другой с доносом можно и подождать… Орк повернулся и молча вышел из Канцелярии, не забыв с силой захлопнуть за собой дверь.

***

Саруман уехал. Скрипучая телега подкатила к крыльцу, тяжело переваливаясь на кочках, и Шарки втиснул свой дорожный сундучок меж какими-то тюками и ящиками, тоже отправляющимися в путешествие, после чего втиснулся на повозку сам. На передке сидели дремлющие «козявки», делая вид, будто правят мулами, чуть поодаль за телегой шагал урук, темнокожий, как ночь — кожа у него была еще чернее, чем у соплеменников Гэджа, цвета полированного эбенового дерева. Чуть дальше, за стенами Замка, повозка должна была присоединиться к очередному обозу, идущему на юг с грузом каких-то скобяных и кузнечных изделий. Гэдж брел за этой шаткой колымагой до ворот Крепости, до большого замшелого валуна, покоящегося перед подъемным мостом, — и точно такой же угрюмый, тусклый, обросший мхом камень лежал у него на душе, придавливая к земле своим тяжким весом.