«Совсем рехнулась старая ведьма», — подумал Земский. Ему показалось, что за прошедшую неделю старуха еще сильнее высохла — сморщенная костлявая кукла, мосластая желтая рука, выпростанная из-под одеяла.

— Татьяна Анатольевна, что же вы, не хотите уезжать? — начал он елейным голосом. — Мы такое дело начали. Для больных детишек… А вы!..

Из-под чалмы блеснул сумасшедший глаз, она сказала медленно, раздельно, убедительным голосом:

— Обокрасть хотите? Я никуда не поеду…

Земский вздрогнул, настолько неприятными показались ему ее нудные интонации. Если бы не видеть старуху, отвернуться, то перед глазами сразу проявлялась блестевшая глазами Грымза.

— Обкрадывать вас никто не хочет, хотя бы потому, что красть у вас нечего. Не буду же я красть вашу проссанную перину, — тихо и строго сказал он. — Сами подумайте, Татьяна Анатольевна, я вам уделяю столько сил и времени, сколько своей семье не уделяю. А вы мне еще подкидываете проблем. — Он помолчал и добавил уже мягче: — Будьте умницей. Скоро придет машина, вас со всем почестями доставят в пансионат. Вы как раз поспеете к ужину.

— Вы моей смерти хотите!

— И смерть ваша мне не нужна. — Он покачал головой. — Можете прожить еще хоть двадцать лет. На здоровье. Иначе зачем бы я с вами столько возился… — Помолчал, будто поразмыслив. — Хотя если честно, то мне все равно… Двадцать лет вы проживете или двадцать минут.

— Ни-ку-да не по-е-ду… — медленно проговорила она.

За стеной стали бить кувалдой, да так, что, казалось, весь дом отзывается вибрацией. Земский с опаской посмотрел на потолок. И точно в подтверждение его опасениям ближе к той стене, где стучали, от потолка оторвался увесистый кусок штукатурки, рухнул, в комнате взметнулась пыль. Старуха и глазом не повела. Земский подошел к окну, взял со стола заросший паутиной утюг и с видимым спокойствием, только поджав побледневшие губы, выбил им в крестовине окна одно стекло, старательно обкрошил железным носиком торчащие осколки, выглянул на улицу и крикнул прорабу:

— Олег Александрыч, нужно немного подождать. Объявите перекур!

Через пару минут все стихло. Земский даже не удосужился вернуть утюг на место, так же поджав губы, глядя на старуху недобрыми глазами, просто выпустил его из рук, утюг грохнулся на пол. Настала очередь Изотовой крупно вздрогнуть. Земский едва заметно скривил губы в ухмылке.

— Как знаете, Татьяна Анатольевна. — Он размеренными шагами вышел из комнаты, спустился на улицу. Во дворе пару раз хлопнул в ладоши, чтобы привлечь к себе внимание. — А ну-ка, парни! Вытаскиваем ведьму на улицу. Как есть — вон! В то кресло!

Поднялись к старухе человек десять — уже многие желали досадить ей. Из дома раздался вой, да такой громкий, жуткий, что всем, кто оставался на улице, стало не по себе, голос этот, вибрирующий, захлебывающийся, вовсе не походил на старухин, а словно резали или огнем жгли молодую энергичную женщину с таким высоким безумным голосом. Этак и правда могло дойти до неприятностей — вот уже и кто-то из прохожих остановился невдалеке.

В это время пришла Нина Смирнова, узнала, в чем дело, кинулась к входу. Но Земский преградил ей дорогу, выставив перед собой раскрытую пятерню.

— Стой, Нина! И ничего не говори! Всякому терпению есть предел!.. Скоро придет машина и ее увезут ко всем херам!

Но тут же страшный вой прекратился, наверное, в самой старухе надорвалась эта ее кричащая жила. Едва хрипевшую, безумно поводившую глазами, ее сноровисто и со смехом уже выволакивали под руки и под ноги. На улице Изотову усадили в старом кресле. На удивление, она совсем затихла, сделалась будто осоловевшая и только постанывала. Впрочем, даже Нина рассудила, что так, пожалуй, будет лучше. Она поднялась в квартиру, стала собирать в большой древний чемодан вещи, которые, возможно, могли пригодиться старухе в богадельне. Земский в душевном порыве пошел помочь ей. А когда чемодан набрался полный, сам же спустил его вниз, поставил рядом с креслом. Рабочие зачем-то вынесли еще старый громоздкий телевизор, тоже поставили рядом со старухой. Нина уселась на чемодан, но все-таки не очень-то близко, а совсем на краешек — уж слишком дурно от старухи пахло. Земский отметил это про себя с легким злорадством. Нина пыталась утешить ее:

— Татьяна Анатольевна, я вас навещать буду…

Земский сплюнул от раздражения. Вернулся в дом, пошел по этажам, заглядывая в комнаты, во многих из которых таджики возобновили работу.

На втором остановился в той комнате, где несколько дней в марте жил с Ниной. Но будто не с ним все это было. И будто не ее образ отражался в тех видениях… За те прошедшие пару месяцев оба они ни малейшим намеком не напомнили друг другу о том, что происходило здесь. Даже если они оставались один на один, ни слова, ни намека — все разговоры только о деле. Обоюдное молчание в какой-то степени удивляло его, но в то же время такая покорность женщины в ее отверженности и унижении импонировала. И то, что Нина теперь работала на него, устроилось само собой. Земскому пришлось много повозиться с документами, чему Нина была невольной свидетельницей, так что ее присутствие нужно было не только учитывать, нужно было обратить на пользу делу. Тогда же, в конце марта, он предложил ей не простую работу: для начала она должна была в качестве журналиста вести в газете тему, связанную со строительством, а после завершения стать исполняющим директором Центра. Она думала неделю, уезжала домой, к маме, потом вернулась, но прежде, чем дать согласие, спросила:

— За что же такая милость?

— Никакой милости, — совершенно серьезно сказал он. — На такую работу сложно найти человека, которому я доверял бы.

— И что же, ты мне доверяешь?

— Я себе доверяю меньше, чем тебе.

Он в задумчивости вышел из комнаты. И вдруг топот, и еще звук, изданный испуганным голосом, так что у него самого страхом отдалось в самой середке. Нина взбежала по лестнице, в слезах, задавливая рыдания.

— Вадим! Она умирает!

Екнуло: ведь накликал же — приговорил старуху к двадцати минутам! Нет бы, доскребла до богадельни. Как ведь хотелось довести дело до конца без эксцессов! Быстро спустились на улицу.