В чем же заключалась реалистичность натуры Вильгельма II? Можно сказать, что в этом отношении он настоящий последователь своего деда и Бисмарка и с ранних лет усвоил уважение к тем же реальным силам, перед которыми преклонялись и они; различие только в том, что их образ действий, вытекавший из потребностей случая и времени, он постарался возвести в систему и снабдил его мистическими и метафизическими комментариями. Их кумиром была армия, и Вильгельм II не изменил этому кумиру. В самый первый день своего вступления на престол — 15 июня 1888 г. — он, прежде обращения к народу с манифестом, издал воззвание к армии: «В дни печали и траура волею Бога я становлюсь во главе армии. С сердцем полным тоски я обращаюсь с моим первым словом к моей армии… В армии абсолютная, непоколебимая верность монарху передается наследственно, от отца к сыну, из рода в род… Я и армия — мы рождены друг для друга и останемся впредь нераздельно связаны, все равно, пошлет ли нам Господь войну или мир». Об армии же Вильгельм вспоминает и в самые тяжелые периоды своей жизни. Когда на императора посыпались нападки по поводу удаления Бисмарка, он прежде всего обратился за поддержкой к армии. 18 апреля 1891 г. он произнес такую речь новым воинским частям совершенно в бисмарковском духе: «Единство германской империи сковано армией и ее солдатами, а не парламентским большинством и его решениями. Моя надежда покоится на армии. Мы переживаем тяжелые времена, в ближайшем будущем нас ожидают, быть может, еще худшие, но при мысли о них я вспоминаю слова, которые дед мой сказал офицерам Кобленца: вот люда, на которых я могу положиться. Это моя вера и моя надежда».

Полгода спустя, напуганный ростом социалистического движения, он бросает в обращении к Молодым рекрутам слова, которые вызывают открытый ропот по всей Германии: «Более чем когда-либо недовольство и недоверие поднимают голову; может случиться, — от чего храни нас, Боже! — что вам придется стрелять в собственных родных, в братьев. Проявите же тогда свою верность, жертвуя родной кровью». Вильгельм вообще любит противопоставлять армию, как главный оплот монархизма и порядка, другим колеблющимся и неустойчивым элементам германской нации. Особенно характерны его слова, с которыми он обратился к гвардейцам в день десятилетнего юбилея своего царствования: «В тяжелых заботах и условиях я принял корону: всюду во мне сомневались, всюду обо мне судили дурно; в одном только месте в меня верили и имели ко мне доверие, и это было в армии. Опираясь на нее, вверяясь нашему старому Богу, я взял на себя бремя правления, зная твердо, что в армии — главная сила моей страны, главный оплот прусского трона, на который я призван волей Божьей». Свою любовь к армии Вильгельм переносил и на воинское дело. И до своего вступления на престол, и после он с увлечением изучал военную историю, любил присутствовать на маневрах и военных парадах, любил обедать в офицерских собраниях и бывать среди генералов. Он не чуждался ученых, писателей и художников и собирал не раз в своем дворце избранное по уму и талантам общество; свои близкие отношения с верхами немецкой (конечно, лояльной) интеллигенции он даже любил афишировать и подчеркивать; но хорошо, просто и свободно он чувствовал себя только среди военных; офицеры — это люди его круга и его настроения; без их общества он едва ли мог бы жить, между тем как литераторы и ученые являлись для него только украшением двора, без которого вполне можно и обойтись.

Реалистичность Вильгельма сказывалась и в том, какое огромное значение он придавал торгово-промышленному развитию Германии. Феодал до мозга костей, юнкер по образу мыслей и привычкам, он тем не менее, подобно Бисмарку, умел приносить свои личные симпатии в жертву тому, в чем он видел залог будущего величия и мощи германского народа. Вильгельм не раз говорил, что дворянство — сословие особенно близкое его сердцу, и выражал ему доверие почти в той же степени, как и армии [21] , но когда оно требовало от него таких мер, которые повредили бы великому торгово-промышленному будущему Германии, император вступал с ним в решительную борьбу. Так, когда дворяне воспротивились сооружению Кильского канала, то Вильгельм заявил, что он без раздумья раздавит сопротивляющихся. Он хорошо знал, что своим консервативным и патриархальным настроениям он найдет отклик лишь в дворянских кругах, — и тем не менее, без сомнений и колебаний, вел внешнюю политику Германии по тому пути, который должен был привести в будущем к расцвету торгово-промышленных кругов — землевладельческих. Забота о рынках, поиски железнодорожных концессий на востоке, покровительство банковским компаниям, развитие торговых портов — демонстративная дружба с королями германской промышленности — вся эта работа финансового предпринимателя и коммивояжера в крупном масштабе занимала, в сущности, главное и первенствующее место во всех планах, действиях и мыслях императора. Пресловутые империализм и маринизм вильгельмовской политики объясняются, конечно, не только жаждой славы и мирового могущества, но и более прозаическими соображениями о необходимости обеспечить свободное развитие немецкой торговли и промышленности. И здесь мистическая идея о провинциальном назначении германского народа «просветить мир силой немецкого духа» сходится с вполне реальным направлением в области практической политики. Было бы утомительно и слишком однообразно приводить из речей Вильгельма подкрепления тому, что мировое могущество нужно было Германии в его глазах для ее экономического процветания и что его требовали не одни только божественные предначертания, но и коммерческие и индустриальные выгоды Германии; такого рода заявления составляют лейтмотив едва ли не половины всех его речей, произнесенных в разных городах и по разным поводам.

Таковы двойственные — мистические и в од но и то же время реалистические идеи и наклонности германского императора. Посмотрим теперь, какое применение они получили в его царствовании и в какие коллизии с общественными настроениями и условиями времени им приходилось вступать.

Все царствование Вильгельма I прошло под флагом Бисмарка. Старый император почти всецело отдал себя в руки своего министра и, несмотря на довольно часто возникавшие между ними несогласия, всегда уступал ему в серьезных вопросах. При Вильгельме II так быть не могло. Новый император был слишком проникнут идеей ответственности перед Богом за свое управление и слишком энергичен и порывист для того, чтобы уступить кормило власти кому бы то ни было. Позднее Бисмарк говорил про него, что «его величество очень деятельный человек, чувствует в себе избыток сил и потому сам хочет быть своим канцлером». Поэтому Вильгельму II нужны были покладистые, послушные министры, которые бы признавали над собой его руководство. Для такой роли Бисмарк, конечно, не годился. Он уже вполне вошел в свою роль создателя империи, окруженного ореолом славы и могущества, и настолько привык по-своему решать главнейшие вопросы внутренней и внешней политики, что иного порядка не мог себе и представить. На первых порах, пока он не разобрался в характере молодого императора, он именно со стороны Вильгельма II менее всего ожидал встретить сопротивление. Ему было известно, что Вильгельм был до своего вступления на престол исполнен величайшего преклонения перед ним, что он видел в нем национальную гордость и ставил его имя наряду с величайшими именами в истории; в глазах же самого Бисмарка Вильгельм был просто увлекающимся и порывистым мальчиком, которого нетрудно будет держать в узде, и нужно было время для того, чтобы старый канцлер смог разглядеть его лучше.

Поводы для столкновений между канцлером и императором не замедлили представиться. Вступая на престол, Вильгельм был полон самых широких планов. Ему казалось, что рост и могущество быстро развивающейся империи требуют от него самой кипучей деятельности, и он готовился к мерам самого широкого характера. На первых порах его увлекающейся натурой всецело овладела мысль о необходимости начать эру социального законодательства. Эта мысль была, в сущности, лишь дальнейшим развитием его патриархального мировоззрения: если император — отец своих подданных, то он должен одинаково заботиться об интересах всех сословий и защищать слабых от притеснений сильных. Ему казалось, что именно на этом пути легче всего нанести удар социал-демократической партии, ибо, думал он, рабочие скорее пойдут за своим императором, ставшим на путь социальных реформ, чем за социал-демократическими вождями. Скоро представился и случай, давший императору возможность выразить его социально-политическое настроение на деле. В мае 1889 г. в Рурском округе возникла грандиозная забастовка углекопов. В ней приняли участие около 100 тыс. человек, и они выставили довольно широкие требования — 8-часовой рабочий день, увеличение заработной платы и т. п. В середине месяца брожение рабочих перекинулось на Силезию, Саксонию и область Саара; кое-где даже произошли кровавые столкновения. Император решил вмешаться в это дело лично и дал поочередно аудиенцию представителям и от рабочих, и от предпринимателей. Делегация от рабочих была принята первой (14 мая). Император горячо рекомендовал рабочим «воздерживаться от всякого сближения с социалистами», заявляя, что если он заметит, что «их движение тяготеет к социализму», то примет «строжайшие меры для подавления этого движения». «Но если, — прибавил он, — горнорабочие будут спокойны, то они могут рассчитывать на мое покровительство». Через два дня после этого он принял делегацию от предпринимателей и, подчеркнув, что рабочие произвели на него благоприятное впечатление, сказал между прочим: «Вполне естественно и свойственно каждому человеку искать возможно лучших жизненных условий. Рабочие читают газеты. Они знают, в каком соотношении стоит их заработная плата к прибыли компаний. Понятно, что они желают участвовать в той или иной мере в этой прибыли. Вот почему я просил бы вас, господа, посерьезнее отнестись к положению и стараться на будущее время, по возможности, избегать таких осложнений… Я считаю своим монаршим долгом прийти на помощь в случае разногласия как хозяевам, так и рабочим, при условии, что каждый со своей стороны будет заботиться об общем интересе, поддерживая между собой согласие и не допуская таких кризисов, как тот, который мы переживаем в данное время».

Бисмарк совсем не был расположен идти навстречу этим настроениям императора. Даже в разгаре своей социально-политической деятельности, как мы видели, он не шел дальше признания принципа государственной благотворительности по отношению к рабочим; социальное законодательство при этом было для него лишь средством для борьбы против социал-демократической партии; теперь же, в конце 80-х годов, увидев, что проведенные им в пользу рабочих законы нисколько не ослабили социал-демократического движения, он разочаровался и в них и все больше приходил к убеждению, что с социалистами можно бороться лишь силой. Широковещательные заявления императора, по его мнению, могли только возбудить неосновательные надежды в рабочем классе и еще больше раздуть социалистическое движение; нужно не поощрять рабочих, а усугубить меры полицейского воздействия на них. Закон против социалистов, принятый в 1878 г., имел не постоянный, а временный характер; в 1890 г. истекал срок его действия; Бисмарк стал теперь хлопотать о том, чтобы этот временный закон превратить в постоянный. Вильгельм II, увлеченный своими мечтами о дружбе монарха с рабочими, не сочувствовал этим агрессивным намерениям стареющего канцлера и лишь скрепя сердце дал согласие на внесение соответствующего законопроекта в рейхстаг. В рейхстаге обстоятельства складывались также не особенно благоприятно для осуществления намерений канцлера. Национал-либералы и даже часть консерваторов (так называемая имперская партия, представлявшая собою отколовшееся левое крыло консервативной партии) соглашались голосовать за возобновление исключительных законов против социалистов лишь с некоторыми условиями, да и то очень неохотно; вся левая фракция рейхстага (социал-демократы и свободомыслящие), а также и большая часть центра встретила проект Бисмарка с открытой враждебностью. Оставались одни правые консерваторы (немецкие консерваторы), которые были готовы идти за Бисмарком на путь самой крайней реакции, но они составляли незначительное меньшинство. Условия, которые ставили национал-либералы и имперская партия, заключались в том, чтобы у администрации было отнято право высылок социалистических агитаторов, и они в этом смысле внесли поправку к правительственному законопроекту о придании исключительным мерам против социалистов постоянного характера. Консерваторы все время хотели узнать, как отнесется к поправке национал-либералов Бисмарки признает ли он ее для себя приемлемой, но Бисмарк держался двусмысленно и не давал определенного ответа. Он вел довольно тонкую игру, заключавшуюся в том, чтобы, не раскрывая своих карт перед обществом, побудить консерваторов голосовать против всего закона с национал-либеральной поправкой, отвергнуть его с их помощью, распустить рейхстаг и затем постараться в новом рейхстаге провести его без всяких поправок в правительственной редакции. Если же это оказалось бы невозможным и рейхстаг снова отверг бы правительственный законопроект, то Бисмарк был готов на целый ряд мер в духе крайней реакции. По некоторым его частным заявлениям в это время ясно, что он имел ввиду не более не менее как изменение избирательного закона и уничтожение всеобщего избирательного права. Если бы это вызвало восстание, то и в этом, по мнению Бисмарка, не было бы большой беды, ибо к услугам правительства была преданная армия.

Сначала все пошло так, как ожидал Бисмарк. Консерваторы голосовали против исключительного закона с национал-либеральной поправкой, а так как вместе с ними голосовали социал-демократы, свободомыслящие и большая часть центра, то закон был отвергнут (25 января 1890 г.) большинством — 167 голосов против 98. Но в дальнейшем дело пошло совсем не так, как ожидал Бисмарк. Император, и раньше не особенно сочувствовавший исключительным мерам против социалистов, отказался идти за Бисмарком. Вместо программы «энергичного выступления» (energische Einschreiten), которую защищал Бисмарк, он выставил программу довольно широкого социального законодательства.

Для этой задачи Вильгельму нужны были иные министры, чем дряхлеющий канцлер, и уже в самом конце 1890 г. Бисмарк оказался вынужденным отказаться от заведования прусским министерством торговли и промышленности и портфель этого министерства был передан Берлепшу, искреннему стороннику социального законодательства. В самом рейхстаге император искал для себя поддержки, и потому старый рейхстаг был распущен и на 20 февраля 1890 г. назначены новые выборы. Чтобы объяснить избирателям, какого рода работа будет предложена новым депутатам, император опубликовал 4 февраля два рескрипта — один на имя канцлера, другой — на имя нового министра торговли и промышленности Берлепша. В первом из них Вильгельм указывал на необходимость улучшить положение рабочих, поскольку это совместимо с потребностью сохранить за немецкой промышленностью способность к конкуренции на мировом рынке; ввиду этого канцлеру поручалось позаботиться о созыве международной конференции, которая бы занялась обсуждением положения рабочих. Во втором рескрипте, более обширном, император писал, что «одна из задач государственной власти заключается в том, чтобы регулировать время, продолжительность и род работы таким образом, чтобы среди рабочих поддерживались здоровье, заповеди нравственности и обеспечивались хозяйственные потребности рабочих и их права на равенство перед законом. Для обеспечения мира между рабочими и предпринимателями нужно наметить законом определенные формы, при посредстве которых рабочие через своих представителей, обладающих их доверием, будут принимать участие в регулировании общих дел и будут защищать свои интересы при переговорах с работодателями и органами моего правительства». Широкая область государственного вмешательства в быт рабочих, заботы государства о правовом положении рабочих, признание за рабочими права на профессиональное представительство — все это слишком очевидно выходило за рамки того принципа государственной благотворительности по отношению к рабочим, который признавал канцлер в период своих социально-политических увлечений. Поэтому-то в глазах старого канцлера вся шумиха, поднятая императором вокруг рабочего вопроса, была сплошной ошибкой, и он не стеснялся выражать к ней свое отрицательное отношение. На заседании прусского государственного совета, который обсуждал программу рабочего законодательства, он хранил молчание и избегал вмешиваться в прения. Вне же своих официальных обязанностей он был менее воздержан и говорил даже представителями прессы («Kolnische Zeitung»), что в рабочем вопросе император находится «на наклонной плоскости» и что это его не доведет до добра. Со своей стороны император не скрывал нерасположения к канцлеру, и уже в середине февраля 1890 г. тайно от Бисмарка подыскивал ему преемника. Нерасположение императора не укрылось от Бисмарка, и еще 18 февраля он говорил представителю той же «Kolnische Zeitung», что он потерял доверие императора; императору нужны послушные министры из офицеров, и для этой роли он, Бисмарк, уже не годится. Речь идет, говорил канцлер, уже не только о рабочем вопросе, а вообще об отношении императора к своим советникам; император слушает уже не своих ответственных министров, а членов придаорной камарильи, и он, канцлер, слишком стар для того, чтобы заниматься борьбой с придворными интригами (Reibungen). Здесь, по-видимому, Бисмарк имел ввиду старого воспитателя императора Гинцпетера и придворного проповедника Штекера, который одно время имел некоторое влияние на Вильгельма.