И тут вспомнилось Егорову, что он никак не может быть полезен именно там, где он нужен, нужен как солдат, как защитник своей Родины.

Как при вспышке магния, ярко и отчётливо встали перед ним не такие уж давние картины занятий по высшей вневойсковой подготовке в консерватории! Как они были далеки от действительности и какими бесполезными теперь они оказались!

В уютном, прекрасно обставленном кабинете в глубоком удобном кресле сидит высокий военный чин и, поглаживая свою седеющую голову, спокойным, рокочущим баском рассказывает анекдоты из военной жизни! Сидящие перед ним будущие композиторы, дирижёры и певцы вежливо похохатывают. Затем высокий чин аккуратно расписывается в журнале и уходит. И так в течение всего курса. Но… вместе с дипломом была выдана небольшая книжечка, военный билет начсостава Красной Армии, где было написано непонятное: А «5», – а в графе «специальность» значилось: «военный капельмейстер». Тогда, давно, это было принято как-то просто. Совершенно не думалось о том, что когда-нибудь это может стать реальной действительностью, что эта небольшая серенькая книжечка с красной звёздочкой на верхней её части станет документом, решающим жизнь и судьбу владельца.

«Что я умею? – лихорадочно думал Егоров. – Я только приблизительно знаю малокалиберку. Когда-то, шутки ради, стрелял с ребятами в тире. Я даже не знаю, как устроен пистолет… что такое пулемёт? Я не знаю ничего! Как быть?»

И всё же, наскоро одевшись и приведя себя в порядок, он выбежал из дома и направился к остановке трамвая. Да, на улицах чувствовалось волнение, но не было никакой паники. Как это ни странно, но почти совсем не было видно военных, зато встречалось очень много штатских с небольшими чемоданчиками, спешащих, очевидно, в районные военкоматы. Дворники, управдомы и, вероятно, местные активисты уже озабоченно устраивали всевозможными способами из первых подручных средств затемнения. К домам подносили песок, носили его и на носилках, и в вёдрах, и даже в шапках. Исправно ходили трамваи, и, что Егоров отметил сейчас же, отсутствовали перешёптывания и разговоры на тему «мне рассказывали». Народ был просто суров и молчалив, но тревоги – гнетущей, убивающей тревоги – не было.

Егор приехал в филармонию. И его не удивило, что в этот день, в воскресенье, когда репетиций не производилось и делать в филармонии, по совести говоря, было нечего, все штатные и внештатные работники, певцы, музыканты, чтецы, были в сборе. Все были взволнованы, на лицах читался вопрос: «Как быть? Что делать?!» Директора филармонии не было. Говорили, что он пошёл в военкомат, так как был обязан явиться в первый же день мобилизации. Его заместитель Матохин был растерян, пожалуй, больше всех.

Он сидел бледный, осунувшийся и повторял только одно:

– Пока ничего не знаю, никаких указаний пока нет, концертов вечером не будет.

Популярная певица, исполнительница русских народных песен Птахова, по своей собственной инициативе подбирала труппу для выступлений на вокзалах перед красноармейцами, отправляющимися на фронт. Женщины охотно соглашались, мужчины же воздерживались, отвечая:

– Сколько же я буду у вас занят? Быть может, завтра и меня отправят!

Увидев Егорова, очевидно, по привычному оркестровому инстинкту подчиняться дирижёру, музыканты оркестра немедленно подошли к нему и наперебой стали расспрашивать его, как и что. Как будет решаться дальнейшая судьба лично его, Егорова, и что он думает о судьбе своих музыкантов. О поездке дирижера в К** уже никто и не упоминал.

И вот в этот самый момент Егорову стало ясно, что он должен делать! Что будет с ним и как решится его судьба. Это, сам того не подозревая, ему открыл первый трубач оркестра, солидный и рассудительный Велицкий. Велицкий говорил чуть грассируя «р», что придавало его речи уверенную вальяжность.

– Маэстрро! – обратился он к Егорову. – А ведь было бы очень неплохо, если бы мы теперь не ррасставались! Ведь вы, несомненно, военный капельмейстер запаса! Думаю, что я не ошибаюсь. Вас же призовут в армию. Ну черрез два-трри дня, максимум черрез неделю… Ведь вы же молоды! Так вот, в той части, где вы будете, скажите командиру, что у вас есть готовый орркестр! Да ещё со своими инстррументами. Ведь это какой подарок части! Думать и ломать голову об оркестрре не надо. Ведь прризовут вас, призовут и нас, оркестры-то в воинских частях положены! И игррать им прридётся, да ещё как прридётся-то! Так то же по одному! В разные части разобьют, орркестра-то и не будет! А то все вместе, да ведь и сыгррались уже… Словом, давайте!

На это выступление Велицкого отозвались все духовики. И вот Егоров уже окружён трубачами, тромбонистами, валторнистами, даже пожилой тубист, дядя Миша, как его все называли, подошёл и одобрительно хмыкнул, выразив этим своё желание не отстать в таком важном деле. Скрипачи, виолончелисты отступили, они сознавали своё ничтожество в таком деле, как военный оркестр, только маленький, тщедушный альтист Иткин подошёл и, печально глядя на Егорова, заявил:

– И я бы с вами! А? Играл бы, ну на тарелках хотя бы. Ведь вам же нужно будет три ударника.

Егоров был растроган. Оказывается, коллектив любил его и даже в такую трудную минуту, в такой сложный, тяжёлый момент хотел остаться с ним. Но что он мог им сказать? Поблагодарив товарищей и сказав, что он ещё ничего о себе не знает, но о всех дальнейших изменениях им сообщит немедленно, пошёл домой.

Дома его ждала телеграмма из Москвы. Из Управления музыкальных учреждений комитета по делам искусств. Телеграмма была кратка, текст её гласил: «Связи событиями воздержитесь поездки К. Христиансен».

Это было ясно. А через день, рано утром, Егорову вручили повестку с вызовом в областной военкомат к девяти утра следующего дня. Смысл повестки был ясен, и Егоров отправился в филармонию, надо было произвести расчёт, сдать партитуры, книги. Жена его пошла вместе с ним узнать о возможности подыскать работу для себя. Ей посчастливилось! В этот же день ей предложили работу в качестве секретаря в скорой помощи! Работа будет тяжёлая, но зато очень нужная и полезная, человек же на этой работе должен быть и грамотный, и, главное, культурный.