Этот день прошёл очень быстро. Как-то не думалось о том, что они должны расстаться, и неизвестно на сколько. Совсем не было мыслей о том, что пойти на войну, быть может, означает не вернуться назад. Всё заполнили дела. Как быть с дочкой, как устроить так, чтобы её привезти от бабушки, как решить вопрос с квартирой, ведь квартиру снимала им филармония, а теперь Егоровы уже не имели отношения к ней. Марусе даже не пришлось всплакнуть. Некогда! Это было хорошо. Ночь почти не спали.

Утром Егоров поехал в облвоенкомат. Он думал, что там будут строго проверять его военные познания, придираться к тому, что он знает мало, а вернее, ничего не знает. Очевидно, там будет кто-то, кто сможет оценить и его капельмейстерские данные, и… он даже волновался. К удивлению, ничего этого не было! Усталый, вероятно, уже несколько ночей не спавший капитан посмотрел его военный билет, поставил галочку против его фамилии в списке, протянул ему командировочное предписание и сказал:

– Назначаетесь на свою должность в 100-ю часть. Выезжать завтра. Поезд в 7:00. Получите проездные документы в комнате номер 30. Аттестат выпишете в части. Желаю счастливого пути и возвращения с победой! До свидания!

Егоров пожал ему руку, зашёл в комнату 30 , получил проездной документ, узнал, что по командировочному предписанию он может получить в гастрономе что-то из ставших уже дефицитными продуктов, и вышел на проспект. Солнце сияло, было яркое синее небо, свежая зелень, масса цветов, и не хотелось верить в то, что в стране идёт война, что где-то уже недалеко льётся кровь и умирают наши русские советские люди. Эта мысль была страшна.

По пути домой Егоров зашёл в филармонию, но никого там не застал. Но, будто бы в вознаграждение за потерянное время, на проспекте он совершенно неожиданно встретил трубача Велицкого. Велицкий окликнул Егорова и подошёл к нему.

– Здрравствуйте, маэстрро! Какие у вас новости? – спросил он.

– Да вот, дорогой мой друг. Вы смотрели как в воду. Я призван и уже завтра утром должен отправиться в часть

– Быстро получилось! Так что же, маэстро! Наша договоррённость в силе. Забиррайте нас с собой, и будем воевать вместе. Мы от своих слов не отказываемся.

Егоров ответил ему своим согласием, уверил, что он сделает всё от него зависящее и возможное, и они тепло попрощались, сопровождая рукопожатия словами «До скорой встречи!».

Жена была уже дома. Надо было обедать, но обед прошёл очень вяло. Почему-то не было аппетита, и процедура обеда состояла лишь только в том, что они посидели за столом. Как это ни странно, но не получилось и разговора. Но ведь каждый из них понимал, что далеко не известно, когда ещё они сойдутся вот так вот за обеденным столом, когда-то ещё они будут опять вместе. Каждый из них был невероятно дорог, близок друг другу. А слов не было… Или, быть может, это проявление невероятной чуткости, когда ни та, ни другая сторона не хотят нарушить хотя бы только видимый покой другого?

В комнате было молчание.

Убрав со стола, жена сказала, что надо собрать багаж в дорогу.

– Родная моя, какой же багаж? – глаза мужа были так нежны в этот момент, что Маруся чуть не расплакалась.

– Вероятно, надо взять две смены белья, носовые платки, ну мыло, пасту, зубную щётку, кажется мне, что ни воротнички, ни белые галстуки и даже фрак не понадобятся, так что чемоданчик надо будет взять самый маленький.

Жена наклонилась над открытым чемоданом, начала что-то вынимать оттуда, и только теперь Егоров увидел, что её плечи судорожно двигаются. Она плакала беззвучно, но очень, очень горько. Егор кинулся к жене, обнял её плечи, сел рядом с ней, и так они просидели всю ночь, почти без слов, дыша одним дыханьем, понимая каждое движение.

Поезд, с которым Егоров должен был уезжать в часть, уходил в 7 часов утра, и не с главного вокзала, а со станции «Вареничная», которая хотя и считалась как бы расположенной в городе, но была в то же время и загородной. Идти на эту станцию надо было пешком, и довольно-таки далеко. Егоровы решили выйти пораньше, и в 5 часов утра они уже шли по пустынным улицам. Утро было великолепное, как и вчера. Мысль о войне казалась бредом, вымыслом, и Егоровым казалось, что они собрались поехать куда-то за город, на целый день в лес. Говорили они о вещах, совершенно не относящихся к войне и к разлуке, предстоящей, может быть, надолго… Может быть…

Поезд, обычный дачный поезд, уже стоял у платформы. Всё было очень буднично и просто. Необычен был только состав пассажиров. Это были мужчины, очень серьёзные, одетые налегке, с маленькими чемоданчиками или рюкзаками. Почти все были в сопровождении женщин. Многие, очень многие плакали! Не было слышно ни шума, ни смеха. Егоров оформил билет и вместе с женой отошёл в сторону. До отхода поезда оставалось десять минут. Они взялись за руки и молча гладили руки друг друга, вкладывая в это движение всю нежность и ласку.

– Егорушка! Я ничего не буду говорить тебе. Скажу только одно. Помни, всегда помни о том, что у тебя есть твоя дочка и я!

Горький комок застрял в горле у Егорова, он ничего не мог сказать жене, только горячо её обнял, поцеловал, и в эту минуту раздался звонок. Они ещё раз поцеловались крепко, и он, уже на ходу, вскочил на подножку вагона. Поезд медленно катился мимо платформы, а на платформе, рядом с вагоном, шла Она, его друг, его любовь и молодость, мать его ребёнка! Маруся! Он уезжал, а она оставалась одна. На сколько? Как это будет? Ведь до этого они никогда не расставались. Никогда.