Моё враньё и несуразные ситуации, в которые я ставил героев, они также прощали и не хотели замечать — лишь бы было динамично, чтобы действующие лица были сильными и хитрыми «жуликами», а полицейские и «мильтоны» должны быть трусливыми и глупыми, так же должны выглядеть судьи, прокуроры, а женщин признавали только красавиц, но не хрупких, а смелых и немного нахальных и не плаксивых. Мать всегда должна быть самой доброй, самой хорошей и совершенной женщиной.

От надуманных, несуразных «рОманов», от повествований, в основе которых лежало непрерывное действие, без философии, картин природы, я всё же пытался рисовать людей действия, но с элементарными человеческими эмоциями, духовными запросами, размышлениями над общественными явлениями. Одновременно я пытался приучить их слушать чтение, а не пересказ.

И нужно сказать без особого хвастовства, я имел успех. За два месяца я заставил их прослушать «Тихий Дон» Шолохова и несколько пьес Островского, собственно, с них я и начал. Читал эти книги для всей бригады. И удивительно, что чтения происходили в абсолютной тишине, настолько непривычной для лагерного барака, что неоднократно заглядывали к нам дежурные надзиратели, заинтригованные тишиной, и часто задерживались в бараке, слушая со всеми чтение.

Работали мы на той же строительной площадке по расчистке дорог от снега, по устройству защитных валов, ремонту и установке снегозащитных щитов. Кормили нас от количества переброшенного снега.

Заключённые считали эту работу бесполезной и искренне удивлялись методичности и настойчивости начальников, требующих её выполнения. Ветер, снегопады и пурга уничтожали наш многодневный труд буквально за считанные минуты. Ещё удивительнее было, когда расчистку тундры от снега заставляли вести во время уже начавшейся пурги. Такая работа была родной сестрой переливанию воды из одной лунки во льду в другую, перетаскиванию земли из одной кучи в другую и обратно. Естественно, что такой труд был самым тяжёлым наказанием для заключённого и он его боялся, ненавидел как никчемный, бесцельный.

А поэтому работа, как правило, бралась на урок. Об объёме её договаривался бригадир с десятниками и прорабами. В этих случаях и «урки» принимали самое живое участие — с единственной целью скорее возвратиться в зону. Во всех других случаях они не работали, сидя у костра. Никогда не были в претензии, что их посадили на штрафной паёк. Лишь бы не был записан «отказ от работы». Отказа они боялись, как огня, так как он мог закончиться судом.

Но не сам суд их страшил, а неизбежность получения 58-й статьи за саботаж. А быть «фраером», попасть в категорию «фашистов» — не входило в их интересы, хоть день за днём влияние бригады на них сильно сказывалось и они даже часто отказывали себе в обращении с нами называть нас «врагами народа» и «фашистами», а называли «фраерами» или «политикой».

В один из тяжёлых дней перед пургой мы работали на расчистке узкоколейки, беспрерывно заносимой густо падающим снегом. Уже дул ветер, начиналась пурга, но людей с работы не снимали. На завтра намечался очередной взрыв, а на площадке оставалось ещё много не вывезенного камня и щебня.

В маске работать нельзя, так как под ней от дыхания всё лицо покрывалось испариной, она изнутри намокала и замерзала, становясь жёсткой и колючей. А работать без маски — это значит придти в лагерь отмороженными щеками и носом. Вот и выбирай, что лучше, а что хуже!

Колючий снег хлещет в лицо, забирается за воротник. Только что выбранная позиция — спиной к ветру — через минуту оказывается неудачной. Казалось, ветер дул со всех сторон. И это действительно было так. Пурга всегда начинается с того, что начинает крутить.

К обеду большинство бригад явочным порядком забилось во все обогреваемые и защищённые от ветра уголки. Нет такой силы, которая сдвинула бы с места этих людей. Только команда: «Выходи строиться!» могла заставить их вылезти из щелей. Нашей бригаде уход был заказан — она числится на аварийном положении.

— А может быть, ветер утихнет, — думал прораб, а потому не отпускал и всё время твердил: — Чистить, чистить!

И вот, когда не стало сил, когда мы уже не работали, а, сбившись в кучу в сорок глоток истошно орали:

— Актируй, мать-перемать! — подходит к бригаде облепленный с ног до головы человек и спрашивает, не работает ли в бригаде такой-то, называя мою фамилию.

— Можете ли вы пройти на обогатительную фабрику, вас вызывает начальник?!

С разрешения бригадира передаю свою лопату товарищу и собираюсь идти.

— Не опаздывай на вахту, может, всё же сактируют! — слышится наказ Исаева.

— Я пойду с вашей бригадой, — говорит посланец фабрики, — а вы придёте с бригадой обогатительной фабрики, скажите там бригадиру, что пойдёте вместо Сергея Алексеева.

Такие случаи имели место быть довольно часто. Приходит на смену бригада, а человеку, отработавшему уже свою смену, нужно во что бы то ни стало остаться на стройке, в большинстве случаев что-нибудь достать, лежащее плохо, встретиться с кем-либо из вольнонаёмных, работающих в другой смене и обещавших за пару ранее переданного им белья или валенок именно сегодня принести табачку, а то и каких-либо продуктов, а иногда, чтобы сходить на РМЗ, поговорить с начальником смены. Да мало ли зачем? Вот и производится замена. Отработавший смену остаётся, а один из новой смены с удовольствием уходит в зону.