У открытого огня, на котором булькал почерневший от копоти котелок с подозрительным варевом, стоял небольшой письменной стол, усыпанный бумагами, как земля опавшими листьями в октябре. Шартиар осталась на ногах, жестом приказав мне сесть. Я едва ли не кулем упала на одинокий стул, утыкаясь взглядом в свои сомкнутые ладони.

– Говори, - даже льды в Арктике показались бы мне теплее, чем тон, с которым Шартиар обратилась ко мне. – Я хочу знать все.

Рассказ длился так долго, что к моменту, когда я упомянула Даной, все огни в зале погасли, а мы остались вдвоем. Шартиар молчала, уставшись в огонь, и выглядела практически безучастной ко всему.

– И вот, я здесь. Одна, - зачем-то еще уточнила я, хотя все было и так очевидно. Шартиар могла меня возненавидеть сейчас, за гибель друзей, но она не проронила ни слова, опускаясь на пол там же, где и стояла, устало потирая глаза.

– Прости меня, - тихо сказала я, страшно боясь смотреть в ее сторону. Но Шартиар только тряхнула пепельной гривой, переспрашивая:

– О чем ты?

– Из-за меня Айден и остальные…

Я задохнулась, не в силах продолжать. Если бы сейчас Шартиар сказала, что это я виновата в их гибели, я бы не имела ничего против. Я заслуживала ненависти – бесполезная, трусливая девчонка.

В ответ раздался раздраженный выдох, и пускай тени скрывали от меня лицо Шартиар, но я знала какое выражение на нем застыло – усталость.

– Не говори ерунды, - прозвучало немного резко, но я это заслужила. Шартиар сняла очки и прикрыла глаза.
– Рыцари Талла не могут умереть. Подобный поворот, конечно, спутал нам карты, но…

Я неловко заерзала, не зная, как интерпретировать ее слова. Быть может, они были продиктованы отрицанием потери? Но нет, Шартиар выглядела вполне уверенно, только утомленно. Беседа тянулась не первый час, а Наставница выспрашивала у меня все, до самой мелкой детали.

– Что ты имеешь ввиду, говоря «не могут умереть»? – аккуратно уточнила я, чтобы не нарваться на резкость.

– Мы не можем умереть, элант'ем, пока наш господин еще жив.

О чем она говорит? Шок пронзил тело с силой тысячи молний, я даже чувствовала, как разряды скачут по моим костями, нервам и сосудам, насыщая меня энергией. Неужели моя скорбь, все пролитые горькие слезы, были напрасны. Неужели меня обманули?!

Вероятно, у меня было очень красноречивое лицо, ведь Шартиар поспешила меня успокоить, снова вскользь ловя мои мысли:

– Вовсе не напрасно, но пришла пора рассказать тебе о Хранилище Сердец.

Предвкушая долгий разговор, я все-таки решилась спросить. Вопрос этот давно уже мучил меня, да только времени удачного никак не могла подобрать.

– Шартиар, скажи-ка мне… Что вообще значит ваше «элант'ем»?!

Наставница весело блеснула глазами из полутьмы:

– Оно значит «предреченная», девочка моя.

Комната, высеченная в камне, не могла быть уютной по определению, но несколько недель я спала на жесткой, пустой циновке, и теперь даже узкая койка с тощим одеялком показалась бы мне царским ложем. Шартиар позаботилась о том, чтобы я чувствовала себя, как дома, и в комнатушке меня ждала вполне удобная кровать, теплое одеяло и свежие, хрустящие простыни. Птичья девушка, провожавшая меня до покоев, низко поклонилась и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. Оставшись в одиночестве, я слышала, как по цепи пещер под городом бродил одинокий сквозняк, слепо натыкавшийся на стены и рыдающий от безысходности и отчаяния.

Я со стоном скинула с себя длинное, до пят, шерстяное платье и завалилась на кровать, с жадностью ныряя в объятия простыней. От жесткой, кусачей ткани на коже остались некрасивые красные пятна, которые неистово чесались, но прохладная ткань ночной рубашки остужала ожоги, оставленные грубой шеростью. Да уж, с такой одеждой сложно чувствовать себя «предреченной», будущей женой бога смерти и сна, скорее – крестьянкой после тяжелого дня, полного лишений. Но даже за все это я была безумно благодарна Шартиар. Она за один вечер сделала для меня так много, что остатков жизни не хватило бы для благодарности.

И самое главное – она помогла спрятать шрам на горле. То, над чем безуспешно билась Даной несколько недель, Наставница сделала единым прикосновением и щепоткой пахучей мази, неизвестного мне происхождения. Конечно, столь глубокая рана оставила след, который нельзя просто стереть или замаскировать. Однако, Шартиар, которая, по словам Айдена, знала толк в лечебных травах, добилась неплохого результата: прерывистая, багровая черта поблекла, стала нежно-розовой и практически незаметной.

«Если не будешь ее специально демонстрировать, никто и не заметит» - сказала Шартиар, пряча склянку с мазью подальше. Я насупилась, прижимая ладони к горлу и украдкой щупая шероховатую кожу. Шрам нагрелся, медленно выцветая под натиском чужой магии и лекарства. От жара жутко захотелось пить.

– Как будто кто-то может такими вещами гордиться, - прошептала я себе под нос, не заботясь тем, что Шартиар может услышать.

Но она слышала:

– Я говорила не о гордости. Твои шрамы- напоминание лишь о том, что ты была беспечна. Больше ты таких ошибок не совершишь.

Усталость сбивала с ног, но сон не приходил. Слова Шартиар о том, что рыцари Талла не могут умереть, встревожили. Никаких подробностей я, как ни пыталась, не смогла из нее выбить, только сдержанное и таинственное «Завтра сама увидишь». Я боялась той маленькой искры надежды, что загорелась под сердцем и пульсировала в такт сердцебиению. Надежды, что еще не все потеряно, что я смогу вернуть верных рыцарей Талла, пробудить жениха ото сна и воссоединиться с дедушкой. От мысли о дедушке, который продолжал спать мертвым сном, вместе с семью миллиардами людей, стало грустно. Я скучала по нему и чувствовала себя одиноко: мне не хватало его мудрых, дружеских советов, любви и тепла. Я бы отдала все, что угодно, лишь бы увидеть его, попросить помощи на нелегком пути. В последние дни я не так часто вспоминала про него, и, наверное, мне стоило бы устыдиться, но я была уверена – дедушка бы понял меня.