Все же я смиряюсь.

Едем на Большую Торговую улицу — я знаю там хороший магазин готового женского платья, я уже не раз покупала в нем наряды для балов и приемов. Он не слишком дорогой, однако с хорошим выбором и шанс встретить на маскараде даму в точно таком же платье невелик — леди благовоспитанные, состоятельные предпочитают шить бальные наряды на заказ или выбирать из последних коллекций модных домов. Клеон с терпением, более присущим Байрону, сносит и саму идею похода по магазинам одежды, и выбор платья, и примерки, которым я уделяю немало времени. То, что я покупаю готовое платье вовсе не означает, что сидеть оно должно как придется, скрывая достоинства моей фигуры, уродуя ее внешне. Волчица начинает вдруг тревожиться, хотя я не могу понять, что явилось причиной на сей раз. Я прислушиваюсь и принюхиваюсь, посматривая через стеклянную витрину на улицу, но ничего подозрительного не замечаю. Наконец останавливаюсь на черном платье с глубоким декольте — Арсенио наверняка придется по вкусу — и на бретельках — фасон не самый востребованный, не самый поощряемый в Лилате, однако маскарад дозволяет больше свободы, нежели обычный бал.

В обувном магазине чуть дальше по улице приобретаю туфли.

За новым бельем я, конечно же, не собираюсь. Возможно, будь я одна, то пошла бы — отчего нет? — но в присутствии Клеона не решаюсь. Процесс этот личный, интимный, а наша страсть еще не делает нас ближе друг к другу.

Хуже всего, что Клеон платит за все мои покупки и только отмахивается, когда я в растерянности, не ожидая подобного, начинаю возражать. После инкуб ведет меня в ближайшую кофейню, расположенную на втором этаже над одним из магазинов. Я теряюсь окончательно, не зная, как следует реагировать на непривычное поведение Клеона, и втайне опасаясь разоблачения, опасаясь, что нас увидит кто-то знакомый и расскажет обо всем если не Арсенио с Байроном, то Эвану. И волчица не унимается, усугубляя ситуацию.

Клеон ведь здесь, а кто бы еще мог следить за мной, вызывая неприятное это волнение, царапающее изнутри ощущение, будто тебя вот-вот застанут за чем-то нехорошим, словно ребенка поймают на воровстве конфет?

— Когда пойдем обратно, надо заглянуть в еще один магазин, купить маску, — я украдкою посматриваю в окно, возле которого мы сидим, оглядываю улицу и прохожих.

— Конечно, — кивает Клеон.

— Я верну тебе деньги…

— Какие деньги?

— За платье, туфли и… — он ведь, наверное, и счет в кофейне сам оплатит, а мне не хочется быть обязанной ему даже в такой малости.

— Я не собираюсь брать у тебя деньги.

— Но…

— Ты же не платишь за себя во всех этих ресторанах, по которым тебя водят Арсенио с Байроном? Не платишь.

— Потому что они… — мои кавалеры, те, кто скоро официально станут моими женихами, а со временем и мужьями, что до меня самой, то не вижу я ничего плохого в том, что мужчина приглашает даму в ресторацию и полностью оплачивает счет.

Если, разумеется, мы и впрямь поженимся, в чем я ныне уверена куда меньше, нежели неделю назад.

— А я нет? — Клеон поднимает взгляд от своей тарелки с профитролями, смотрит на меня выжидающе.

Я не нахожусь с ответом, делаю глоток кофе, горячего, горького, в попытке скрыть неловкость, и инкуб возвращается к пирожному.

— Я расторг помолвку с Валентиной, — продолжает Клеон тоном ровным, будничным, словно о мелочи какой незначительной сообщает.

— Расторг? — я отставляю чашку, с трудом веря услышанному. — Но… почему?

Понимаю, почему.

Понимаю, что иначе нельзя.

И боюсь. Снова и снова пожирает меня страх неотвратимых этих перемен, приходящих в мою жизнь чересчур быстро, врывающихся ураганом, сметающим на своем пути все старое, привычное, выстраданное после прошлых разрушений. Едва я принимаю предыдущие перемены, смиряюсь и учусь жить с ними, как появляются новые и так по кругу, пока я не окажусь окончательно погребена под ними.

— Полагаешь, надо было оставить все как есть? — в зеленовато-карих глазах мелькает тень насмешки. — Тебе не кажется, что это было бы не слишком честно по отношению к Валентине? Какие бы причины ни способствовали заключению нашей помолвки, мы с Валентиной всегда старались быть честными друг с другом настолько, насколько это вообще возможно в нашем обществе и в нашей ситуации. Мы оба прекрасно понимали, кто я и кто она, что нам обоим нужно от этого брака и какая жизнь нас ждет. Мы знали, что можем дать друг другу, а чего не можем, и, уж поверь, ни один из нас не стремился прыгнуть выше возможностей и потребностей как собственных, так и партнера. Теперь по известным тебе причинам у нашего с Валентиной союза нет… да ничего нет. Поэтому мы поговорили, все обсудили, и она приняла мое решение.

— Леди Валентина… знает? — уточняю настороженно.

— Она знает о женщине, которая стала кем-то большим, важным в моей жизни, чем ожидалось, чем обычные… девицы на одну ночь. Твоего имени я не называл, если тебя это так беспокоит.

Новой вспышке радости волчицы нет предела, она даже отвлекается от тревоги и попыток понять, что явилось их причиной. Последний из трех ее мужчин готов быть с ней и только с ней, отринуть прежних женщин и связи с недостойными самками — что может быть лучше, чудеснее? До моих переживаний из-за разоблачения ей и дела нет, она искренне не понимает причин моего молчания — к чему столько хлопот и искусственно созданных проблем, если у инкубов принято многомужество и можно не стесняться, не бояться, загоняя себя в рамки человеческой морали, взращенных обществом Лилата условностей?

— Вы уже объявили о расторжении помолвки? — признаваться в человеческом малодушии, в правоте инкуба я не намерена.

Равно как и выдавать, что сердце екнуло вдруг при словах о ком-то большем, важном в жизни Клеона.

— Нет. Завтра объявим.

И, конечно, весть эта быстро доберется до ушей Арсенио и Байрона.

Или…

— А… Арсенио и Байрону ты тоже… завтра расскажешь?

— Не знаю, — пожимает плечами Клеон. — Ты мне скажи. Ты сама велела ничего им пока не говорить, однако время идет, а сознаваться ты, похоже, не торопишься.