Ирина Константиновна, экономист одного из столичных главков, ехала в обычную служебную командировку. Это была еще молодая, по-спортивному подтянутая женщина с короткой современной прической и в общем-то обычным, ничем не примечательным лицом. Правда, у нее были живые карие глаза и мягкая застенчивая улыбка.

И это сразу же заметил Борис Сергеевич, и ему было приятно смотреть на ее открытое, домашнее, словно бы давным-давно знакомое лицо. Сам он, тридцатисемилетний художник, выглядевший значительно моложе своих лет, стройный шатен с правильными чертами лица и слегка вьющимися волосами, зачесанными назад, ехал в город-новостройку расписывать Дворец культуры.

Застенчиво умолчавшие о том, что они шабашники, Саша и Петя держались масштабно. Они сразу же вытащили из чемодана и водрузили на стол красивую трехгранную бутыль с золотистой иностранной этикеткой, на которой крупными буквами было написано заграничное слово «Brandy».

Ирина Константиновна и вслед за ней Борис Сергеевич отказались от щедро предложенного золотисто-коричневого напитка и вышли в коридор. Здесь они, стоя у окна, смотрели на мелькавшие перед глазами картины природы и мирно разговаривали на самые незначительные темы. Обоих быстро сближали не столько эти темы, сколько возникшая обоюдная симпатия, которую они сами не сразу даже осознали. Заговорили о природе, суетности и быстротечности жизни, потом о судьбе.

Ирина Константиновна сказала, что она верит в судьбу. И пошутила:

— Вот возьмет этот поезд и увезет нас неизвестно куда.

Борис Сергеевич заявил, что не верит ни в какую судьбу, что человек сам себе хозяин, что никакая таинственная сила или высшее начало, ни черт, ни дьявол не управляют его жизнью.

— Как я не хотела сейчас ехать, — вздохнув, сказала Ирина Константиновна. — Сон видела. Предчувствие томило — будто что-то случится. Нет, муж настоял: поезжай, поезжай, ты устала, развеешься, отдохнешь. Я и поехала.

— А я тоже тянул, тянул с этой поездкой, — с улыбкой сказал Борис Сергеевич. — А тут вдруг словно кто-то в спину толкнул: поезжай сегодня. Я поднялся и поехал.

— Мне, признаться, и самой хотелось поехать, — сказала Ирина Константиновна. — Но все боялась чего-то.

Они поговорили еще какое-то время, потом решили вернуться в свое купе.

Здесь под громкую музыку высокий Саша, темпераментно изгибаясь и дрыгая руками и ногами, танцевал в проходе между койками.

— Прекрасная разгрузка — и физическая и духовная, — сказал Саша, останавливаясь и кивая на портативный магнитофон. — Если вдруг очень захочется, то можно станцевать даже на подножке трамвая.

Бутылка с бренди была уже наполовину пуста. Как видно, Саша и Петя умели в любой обстановке со всей широтой души вкушать сочные радости жизни.

— Мы отдаемся жизни так же легко и бездумно, как отдаются любимому существу, — патетически воскликнул Петя, наполняя стопки. — Живем и не оглядываемся… нет ли поблизости председателя местного комитета. И если захотелось, то пьем и танцуем.

— Я так не умею, — сказал Борис Сергеевич, обращаясь к Ирине Константиновне.

— Я тоже, — кивнула она. — У меня порядок — всему свое время.

— Тогда долой такой порядок! — воскликнул Саша, поднимая стопку и церемонно чокаясь с Петей. — Ваше уважаемое здоровье. — Он щелкнул пальцами и выразительно посмотрел на Ирину Константиновну и Бориса Сергеевича. — Нам кажется, что мы руководим своей жизнью. Все мы похожи на бревна молевого лесосплава. Что бы бревно ни думало о себе — оно плывет туда, куда его гонят, куда плывут все. Потом нас, то есть, извините, бревно превратят в древесную массу, из которой сделают белую красивую бумагу. На которой какой-нибудь бойкий писатель напишет увлекательную книженцию. За вас!

— Спасибо! — с иронией сказала Ирина Константиновна и, поднявшись, вышла из купе.

Вслед за ней вышел Борис Сергеевич.

— Циник, — сердито сказала Ирина Константиновна. — Подумать только — такой молодой и такой злой…

— По-моему, он просто острил, не слишком, правда, удачно, — сказал Борис Сергеевич. — Ребята выпили, завелись…

— Нет, — возразила Ирина Константиновна. — Он не острил. Он на самом деле так думает. Даю голову на отсечение.

— Не надо, не давайте, — смеясь сказал Борис Сергеевич. — А вдруг? С кем тогда я останусь? С кем буду разговаривать? И вообще…

Некоторое время они молча смотрели в окно. Солнце уже клонилось к горизонту. Мимо поезда пролетали березовые рощи, сосновые боры, синие озерца, поляны, деревеньки, окруженные пашней, перелески, зеленые луга, какие-то строения, холмы, словно охваченные белым пожаром кусты цветущей черемухи.

— Ах, как мне хотелось бы жить где-нибудь в самой глуши… Взять вот так, все бросить и остаться здесь, — мечтательно сказала Ирина Константиновна. — Тысячами пут мы привязаны к нашей жизни и никогда не решимся порвать их. Может быть, это и была бы наша настоящая жизнь, а не та, которой мы живем сейчас. У каждого есть своя настоящая жизнь, ради которой он должен родиться.