Умение плести из простых ниток кружевные салфетки, скатерти, покрывала помогло Эльзе выжить в трудные времена, было хлебом насущным, утешением и радостью. А когда она вернулась домой, слава великой мастерицы, как это часто бывает, обогнала ее, и заказы посыпались один за другим. «Выходит, несчастье помогло мне, — говорила Эльза, посмеиваясь. — Где бы я еще этому выучилась?»

Она вернулась с сыном, и никто никогда не спросил у нее, откуда он взялся. Что из того, что его раньше не было? Ведь и плести кружева она раньше не умела.

Сын был маленьким белоголовым мальчиком, а когда подрос, все увидели, как он похож на мать, такой же большой, с большими руками и широкими ступнями.

Эльза научила его уважать память об отце, мальчик вырос с уверенностью, что он сын Густава Клейна, доброго работящего человека, и был бы очень удивлен, если бы кто-нибудь сказал ему, что Густав Клейн умер еще перед войной, когда Калью и в помине не было. Никто, разумеется, ему этого не сказал, ведь его окружали эстонцы, не просто молчаливые и сдержанные люди, но считавшие неприличным совать нос в чужие дела.

Сейчас Калью Клейн заведует городской больницей, и про него говорят, что он очень хороший врач, а его жена Юла в этой больнице хирург. Однако, рассказывают, Эльза отказалась ехать в больницу оперироваться, как ни упрашивал ее Калью. «Нет, — говорила Эльза. — Я знаю, что мой час пришел. Зачем же мне встречать его в больнице?»

И Калью отступился. Может быть, он вспомнил в эти минуты про Кацци?

Кацци была кошкой. С тех пор как Калью помнил себя, Кацци жила у них в доме. Он подрастал, а Кацци старилась, и ей было все трудней участвовать в его играх. Но все же из любви к нему она делала вид, что играет, пока однажды не слегла совсем и даже не поднялась со своей подстилочки, когда мать принесла ей молока.

— Ну, — сказала мать. — Надо тебя полечить.

И они понесли Кацци в ветеринарную лечебницу. Мать несла кошку на руках, а Калью бежал рядом. Ему было тогда девять лет.

В лечебнице только что помыли полы, и от них пахло йодом. Толстая женщина в белом халате сказала, что Кацци надо оставить здесь. А то будет мучиться, — сказала женщина.

«Нет, — возразила мать. — Если уж ей суждено умереть, она должна умереть в своем доме».

Кацци умерла через два дня, и все эти два дня Калью не переставая плакал.

«Отнеси кошку, — советовали соседи, — нельзя, чтобы ребенок так страдал».

«Кто не научится страдать, тот не научится любить», — отвечала мать. Они похоронили Кацци под большим кустом шиповника, и, когда весной его ветви покрывались красными цветами, мать говорила: «Шиповник Кацци опять расцвел…»

Рядом с домом, где жила Эльза, все сорок послевоенных лет стояла разрушенная церковь с покосившимися крестами. И вдруг (вот это перемены!) откуда-то, говорят, из Тарту, приехали строители и начали восстанавливать церковь. Залатали и покрасили купола, подняли кресты, но не прежние, а в одну поперечину. Ходят слухи, что храм отдали адвентистам, они как будто и восстанавливают его. Но толком никто ничего не знает.

Впрочем, бог с ней, с церковью. Лебеди не прилетели в этом году! Только две лебединые пары медленно раскачиваются на синих волнах. Где же остальные, где вся стая, что как снежный вал обрушивалась в залив? Где они, почему не прилетели? Вот этого уже никогда не узнать. И прилетят ли следующей весной?

— Доживем до следующей весны, тогда узнаем.

Так сказал мне Лембит, знаток леса, травник, охранитель природы, как он себя называл, а теперь — кочегар.

— Почему кочегар? — спрашиваю я у него.

— Потому что за то, что ты знаешь лес и различаешь голоса птиц, платят мало, на пенсию не заработать.

— А в кочегарке?

— О, там платят прекрасно.

— Как жаль, — сказала я. — Вы так много знаете про деревья и травы…

— Это не пропадет, — засмеялся Лембит. — Меня позвали в школу, и я веду у них кружок природоведения.

Сколько перемен, опять подумала я и сказала об этом вслух.

— Главная перемена знаете где? — отозвался Лембит. — В школе.

— Реформа?

— Не в этом дело. Дети теперь знают, что пьянство осуждено. Это очень меняет все. Не верите? А я вам говорю: это меняет все.

На старой замковой башне — тоже строительные леса, старую дранку уже сняли, чем же станут покрывать башню? Новой дранкой? Разве ее теперь делают, дранку?

— Сделают, если понадобится, — говорит Лембит. — Народ все умеет, когда не ленится.

Две пары лебедей, выгнув прекрасные белоснежные шеи, в полном согласии плавают в синей воде.

— Эльза умерла, — говорю я Лембиту.