Стихотворения
вернуться

Державин Гавриил Романович
Шрифт:

ВЕЛЬМОЖА {*}

Не украшение одежд Моя днесь муза прославляет, Которое в очах невежд Шутов в вельможи наряжает; Не пышности я песнь пою; Не истуканы за кристаллом, В кивотах блещущи металлом, Услышат похвалу мою. Хочу достоинствы я чтить, Которые собою сами Умели титлы заслужить Похвальными себе делами; Кого ни знатный род, ни сан, Ни счастие не украшали; Но кои доблестью снискали Себе почтенье от граждан. Кумир, поставленный в позор, Несмысленную чернь прельщает; Но коль художников в нем взор Прямых красот не ощущает, — Се образ ложныя молвы, Се глыба грязи позлащенной! И вы, без благости душевной, Не все ль, вельможи, таковы? Не перлы перские на вас И не бразильски звезды ясны; Для возлюбивших правду глаз Лишь добродетели прекрасны, Они суть смертных похвала. Калигула! твой конь в Сенате Не мог сиять, сияя в злате! Сияют добрые дела. Осел останется ослом, Хотя осыпь его звездами; Где должно действовать умом, Он только хлопает ушами. О! тщетно счастия рука, Против естественного чина, Безумца рядит в господина, Или в шумиху дурака. Каких ни вымышляй пружин. Чтоб мужу бую умудриться, Не можно век носить личин, И истина должна открыться. Когда не сверг в боях, в судах, В советах царских сопостатов, — Всяк думает, что я Чупятов В мароккских лентах и звездах. Оставя скипетр, трон, чертог, Быв странником, в пыли и в поте, Великий Петр, как некий бог, Блистал величеством в работе: Почтен и в рубище герой! Екатерина в низкой доле И не на царском бы престоле Была великою женой. И впрямь, коль самолюбья лесть Не обуяла б ум надменный, — Что наше благородство, честь, Как не изящности душевны? Я князь — коль мой сияет дух; Владелец — коль страстьми владею; Болярин — коль за всех болею, Царю, закону, церкви друг. Вельможу должны составлять Ум здравый, сердце просвещенно; Собой пример он должен дать, Что звание его священно, Что он орудье власти есть, Подпора царственного зданья; Вся мысль его, слова, деянья Должны быть — польза, слава, честь. А ты, вторый Сарданапал! К чему стремишь всех мыслей беги? На то ль, чтоб век твой протекал Средь игр, средь праздности и неги? Чтоб пурпур, злато всюду взор В твоих чертогах восхищали,, Картины в зеркалах дышали, Мусия, мрамор и фарфор? На то ль тебе пространный свет, Простерши раболепны длани, На прихотливый твой обед Вкуснейших яств приносит дани, Токай — густое льет вино, Левант — с звездами кофе жирный, — Чтоб не хотел за труд всемирный Мгновенье бросить ты одно? Там воды в просеках текут И, с шумом вверх стремясь, сверкают; Там розы средь зимы цветут И в рощах нимфы воспевают На то ль, чтобы на всё взирал Ты оком мрачным, равнодушным, Средь радостей казался скучным И в пресыщении зевал? Орел, по высоте паря, Уж солнце зрит в лучах полдневных — Но твой чертог едва заря Румянит сквозь завес червленных; Едва по зыблющим грудям С тобой лежащия Цирцеи Блистают розы и лилеи, Ты с ней покойно спишь — а там? — А там израненный герой, Как лунь во бранях поседевший, Начальник прежде бывший твой, В переднюю к тебе пришедший Принять по службе твой приказ, — Меж челядью твоей златою, Поникнув лавровой главою, Сидит и ждет тебя уж час! А там! — вдова стоит в сенях И горьки слезы проливает, С грудным младенцем на руках, Покрова твоего желает. За выгоды твои, за честь Она лишилася супруга; В тебе его знав прежде друга, Пришла мольбу свою принесть. А там — на лестничный восход Прибрел на костылях согбенный Бесстрашный, старый воин тот, Тремя медальми украшенный, Которого в бою рука Избавила тебя от смерти, — Он хочет руку ту простерти Для хлеба от тебя куска. А там, где жирный пес лежит, Гордится вратник галунами, Заимодавцев полк стоит, К тебе пришедших за долгами. Проснися, сибарит! — Ты спишь, Иль только в сладкой неге дремлешь, Несчастных голосу не внемлешь И в развращенном сердце мнишь: «Мне миг покоя моего Приятней, чем в исторьи веки; Жить для себя лишь одного, Лишь радостей уметь пить реки, Лишь ветром плыть, гнесть чернь ярмом; Стыд, совесть — слабых душ тревога! Нет добродетели! нет бога!» — Злодей, увы! — И грянул гром! Блажен народ, который полн Благочестивой веры к богу, Хранит царев всегда закон, Чтит нравы, добродетель строгу Наследным перлом жен, детей; В единодушии — блаженство; Во правосудии — равенство; Свободу — во узде страстей! Блажен народ! — где царь главой, Вельможи — здравы члены тела, Прилежно долг все правят свой, Чужого не касаясь дела; Глава не ждет от ног ума И сил у рук не отнимает, Ей взор и ухо предлагает, Повелевает же сама. Сим твердым узлом естества Коль царство лишь живет счастливым, Вельможи! — славы, торжества Иных вам нет, как быть правдивым; Как блюсть народ, царя любить, О благе общем их стараться, Змеей пред троном не сгибаться, Стоять — и правду говорить. О росший бодрственный народ, Отечески хранящий нравы! Когда расслаб весь смертных род, Какой ты не причастен славы? Каких в тебе вельможей нет? — Тот храбрым был средь бранных звуков; Здесь дал бесстрашный Долгоруков Монарху грозному ответ. И в наши вижу времена Того я славного Камила, Которого труды, война И старость дух не утомила. От грома звучных он побед Сошел в шалаш свой равнодушию, И от сохи опять послушно Он в поле Марсовом живет. Тебе, герой! желаний муж! Не роскошью вельможа славный; Кумир сердец, пленитель душ, Вождь, лавром, маслиной венчанный! Я праведну здесь песнь воспел. Ты ею славься, утешайся, Борись вновь с бурями, мужайся, Как юный возносись орел. Пари, — и с высоты твоей По мракам смутного эфира Громовой пролети струей, И, опочив на лоне мира, Возвесели еще царя. Простри твой поздный блеск в народе, Как отдает свой долг природе Румяна вечера заря. Ноябрь 1794

МЕЧТА {*}

Вошед в шалаш мой торопливо, Я вижу: мальчик в нем сидит, И в уголку кремнем в огниво, Мне чудилось, звучит, Рекою искры упадали Из рук его, во тьме горя, И розы по лицу блистали, Как утрення заря. Одна тут искра отделилась И на мою упала грудь, Мне в сердце, в душу заронилась: Не смела я дохнуть. Стояла бездыханна, млела И с места не могла ступить; Уйти хотела, не умела, — Не то ль зовут любить? Люблю! —кого? — сама не знаю. Исчез меня прельстивший сон; Но я с тех пор, с тех пор страдаю, Как бросил искру он. Тоскует сердце! Дай мне руку, Почувствуй пламень сей мечты. Виновна ль я? Прерви мне муку: Любезен, мил мне ты. Конец 1794

РАДОСТЬ О ПРАВОСУДИИ {*}

Хвала всевышнему владыке! Великость он явил свою: Вельмож меня поставил в лике, Да чудеса его пою. Пришли, пришли те дни святые, Да правый суд я покажу, Колеблемы столпы земные Законом божьим утвержу. Скажу я грешным: не грешите; Надменным: не вздымайте рог, В безумии не клевещите, Несправедлив что будто бог. От запада и от востока, От гор, пустыней и морей Нет человека без порока, Без слабостей и без страстей. Но бог есть судия единый, Владыка и правитель всех; Он сих возводит на вершины, А понижает долу тех. Вина багряна чаша цельна, Из коей сладки перлы бьют, В его руке всем растворенна; Но дрожди грешники пиют. От арфы радость да прольется В хваление тебе, мой бог! Неправых выя да согнется, А правых вознесется рог! 1794(?)

НА КОНЧИНУ ВЕЛИКОЙ КНЯЖНЫ ОЛЬГИ ПАВЛОВНЫ {*}

Ночь лишь седьмую Мрачного трона Степень прешла, С росска Сиона Звезду златую Смерть сорвала. Луч, покатяся С синего неба, В бездне погас! Утрення, ясна, Тень золотая! Краток твой блеск. Ольга прекрасна, Ольга драгая! Тень твой был век. Что твое утро В вечности целой? Меней, чем миг! Юная роза Лишь развернула Алый шипок, Вдруг от мороза В лоне уснула, Свянул цветок. Так и с царевной: Нет уж в ней жизни, Смерть на челе! К отчему лону, К матери нежной, К братьям, сестрам, К скипетру, трону, К бабке любезной, К верным рабам, Милый младенец! Ты уж с улыбкой Рук не прострешь. Лик полутонный, Тихое пенье, Мрачность одежд, Вздохи и стоны, Слезно теченье, В дыме блеск свеч, Норда царицы Бледность, безмолвье, — Страшный позор! Где вы стеснились? Что окружили? Чей видим труп? Иль вы забылись, В гроб положили Спящего тут Ангела в теле? — Ольга прекрасна Ангел был наш. Вижу в сиянье Грады эфира, Солнцы кругом! Вижу собранье Горнего мира; Ангелов сонм, Руки простерши, Ольгу приемлют В светлый свой полк. Вижу блаженну Чистую душу Всю из огня, В свет облеченну! В райскую кущу Идет дитя; Зрит на Россию, Зрит на Петрополь, Зрит на родных. Зрит на пииту, Жизнь и успенье Кто ее пел, Чей в умиленье Дождь на ланиту Искрой летел; Слышит звук лиры, Томные гласы Песни моей. Мира содетель, Святость и прочность Царства суть чьи! Коль добродетель И непорочность Слуги твои, Коих ко смертным Ты посылаешь Стражами быть, — Даждь, да над нами Ольги блаженной Плавает дух; Чтоб, как очами, Над полвселенной Неба сей друг Зрел нас звездами, Дланью багряной Сыпал к нам свет. Племя Петрово, Екатерины Здравьем чело, Сень бы Лаврова, Мирные крины — Всё нам цвело; Дни бы златые, Сребряны росы С облак лились. Не было б царства В свете другого Счастливей нас; Яда коварства, Равенства злого, Буйства зараз, Вольности мнимой, Ангел хранитель, Нас ты избавь! И средь эфира, В дебри тьмозвездной, В райской тиши, Где днесь Пленира, Друг мой любезный, Сердца, души В ней половину, Гений России, Призри мою! Начало 1795

К АНЖЕЛИКЕ КАУФМАН {*}

Живописица преславна, Кауфман! подруга муз! Если в кисть твою влиянна Свыше живость, чувство, вкус, И, списав данаев, древних Нам богинь и красных жен, Пережить в своих бесценных Ты могла картинах тлен, — Напиши мою Милену Белокурую лицом, Стройну станом, возвышенну, С гордым несколько челом; Чтоб похожа на Минерву С голубых была очей, И любовну искру перву Ты зажги в душе у ней; Чтоб, на всех взирая хладно, Полюбила лишь меня; Чтобы сердце безотрадно В гроб с Пленирой схороня, Я нашел бы в ней обратно И, пленясь ее красой, Оживился бы стократно Молодой моей душой. Начало 1795

ФЛОТ {*}

Он, белыми взмахнув крылами По зыблющей равнине волн, Пошел, — и следом пена рвами И с страшным шумом искры, огнь Под ним в пучине загорелись, С ним рядом тень его бежит; Ширинки с шлемов распростерлись, Горе пред ним орел парит. Водим Екатерины духом, Побед и славы громкой сын, Ступай еще, и землю слухом Наполнь, о росский исполин! Ты смело Сциллы и Харибды И свет весь прежде проходил, — То днесь препятств какие виды? И кто тебе их положил? Ступай, — и стань средь океана, И брось твоих гортаней гром. Европа, злобой обуянна, И гидр лилейных бледный сонм От, гроз твоих да потрясется, Проснется Людвиг звуком лир! Та дщерью божьей наречется, Кто даст смущенным царствам мир. 12 июня 1795

ПРИГЛАШЕНИЕ К ОБЕДУ {*}

Шекснинска стерлядь золотая, Каймак и борщ уже стоят; В крафинах вина, пунш, блистая То льдом, то искрами, манят; С курильниц благовоньи льются, Плоды среди корзин смеются, Не смеют слуги и дохнуть, Тебя стола вкруг ожидая; Хозяйка статная, младая Готова руку протянуть. Приди, мой благодетель давный, Творец чрез двадцать лет добра! Приди, и дом, хоть не нарядный, Без резьбы, злата и сребра, Мой посети; его богатство — Приятный только вкус, опрятство И твердый мой, нельстивый нрав; Приди от дел попрохладиться, Поесть, попить, повеселиться Без вредных здравию приправ. Не чин, не случай и не знатность — На русский мой простой обед Я звал одну благоприятность; А тот, кто делает мне вред, Пирушки сей не будет зритель. Ты, ангел мой, благотворитель! Приди — и насладися благ; А вражий дух да отженется, Моих порогов не коснется Ничей недоброхотный шаг! Друзьям! моим я посвящаю, Друзьям и красоте сей день; Достоинствам я цену знаю, И знаю то, что век наш тень; Что, лишь младенчество проводим, — Уже ко старости приходим И смерть к нам смотрит чрез забор; Увы! — то как не умудриться, Хоть раз цветами не увиться И не оставить мрачный взор? Слыхал, слыхал я тайну эту, Что иногда грустит и царь; Ни ночь, ни день покоя нету, Хотя им вся покойна тварь. Хотя он громкой славой знатен, Но, ах! — и трон всегда ль приятен Тому, кто век свой в хлопотах? Тут зрит обман, там зрит упадок: Как бедный часовой тот, жалок, Который вечно на часах! Итак, доколь еще ненастье Не помрачает красных дней И приголубливает счастье И гладит нас рукой своей; Доколе не пришли морозы, В саду благоухают розы, Мы поспешим их обонять. Так! будем жизнью наслаждаться И тем, чем можем, утешаться, По платью ноги протягать. А если ты иль кто другие Из званых милых мне гостей, Чертоги предпочтя златые И яствы сахарны царей, Ко мне не срядитесь откушать, Извольте мой вы толк прослушать: Блаженство не в лучах порфир, Не в вкусе яств, не в неге слуха; Но в здравья и спокойстве духа, — Умеренность есть лучший пир. 1795

БОГИНЕ ЗДРАВИЯ {*}

Здравья богиня благая, Ввек ты со мною, Гигея, живи! В дни живота моего Мне ты сопутницей будь! Если обилье склабится смертным, Если гордятся они правовластным Блеском богатства, Если любови страстны желанья стремятся К сладким утехам на лоно, Если на отчи глаза Слезы младенец нежны манит, Ежели боги на нас с высоты Дождь благодати кропят разновидный, Если спокойство отшельных, Скромна нас жизнь веселит, — Всякая радость с тобой благовонней цветет. Если ж, богиня, ты отступаешь, Благо с тобой всё уходит от нас. 1795