Стихотворения
вернуться

Державин Гавриил Романович
Шрифт:

СПЯЩИЙ ЭРОТ {*}

Ходя в рощице тенистой, Видел там Эрота я. На полянке роз душистой Спал прекрасное дитя. Сквозь приятный сон, умильный, Смех сиял в лице его, Будто яблочки наливны Рделись щеки у него. Почивая безоружным, Снежной грудью он блестел, По ветвям, над ним окружным, Лук спущенный, тул висел. Пчелы вкруг его летали, Как на роз шумящий куст, Капли меду собирали С благовонных сладких уст. В рощу грации вбежали И, нашед Эрота в ней, Потихоньку привязали К красоте его своей. Разбудя ж его, плясали Средь цветочных с ним оков, Неразлучны с тех пор стали, — Где приятность, тут любовь. 1795

АНАКРЕОН У ПЕЧКИ {*}

Случись Анакреону Марию посещать; Меж ними Купидону, Как бабочке, летать. Летал божок крылатый Красавицы вокруг, И стрелы он пернаты Накладывал на лук. Стрелял с ее небесных И голубых очей, И с роз в устах прелестных, И на грудях с лилей. Но арфу как Мария Звончатую взяла, И в струны золотые Свой голос издала, — Под алыми перстами Порхал резвее бог, Острейшими стрелами Разил сердца и жег. Анакреон у печки Вздохнул тогда сидя, «Как бабочка от свечки, Сгорю, — сказал, — и я». 1795

НА ПРЕБЫВАНИЕ СУВОРОВА В ТАВРИЧЕСКОМ ДВОРЦЕ {*}

Когда увидит кто, что в царском пышном доме По звучном громе Марс почиет на соломе, Что шлем его и меч хоть в лаврах зеленеют, Но гордость с роскошью повержены у ног, И доблести затмить лучи богатств не смеют, — Не всяк ли скажет тут, что браней страшный бог, Плоть Эпиктетову прияв, преобразился, Чтоб мужества пример, воздержности подать, Как внешних супостат, как внутренних сражать. Суворов! страсти кто смирить свои решился, Легко тому страны и царствы покорить, Друзей и недругов себя заставить чтить. 1795

ЗАЗДРАВНЫЙ ОРЕЛ {*}

По северу, по югу С Москвы орел парит; Всему земному кругу Полет его звучит. О! исполать, ребяты, Вам, русские солдаты, Что вы неустрашимы, Никем непобедимы: За здравье ваше пьем. Орел бросает взоры На льва и на луну, Стокгольмы и Босфоры Все бьют челом ему. О! исполать вам, вои, Бессмертные герои, Румянцев и Суворов! За столько славных боев: Мы в память вашу пьем. Орел глядит очами На солнце в высоты; Герои под шлемами — На женски красоты. О! исполать, красотки, Вам, росски амазонки! Вы в мужестве почтенны, Вы в нежности любезны: Здоровье ваше пьем! 1795

ГОСТЮ {*}

Сядь, милый гость! здесь на пуховом Диване мягком отдохни; В сем тонком пологу перловом И в зеркалах вокруг усни; Вздремли после стола немножко, Приятно часик похрапеть: Златой кузнечик, сера мошка Сюда не могут залететь. Случится, что из снов прелестных Приснится здесь тебе какой; Хоть клад из облаков небесных Златой посыплется рекой, Хоть девушки мои домашни Рукой тебе махнут, — я рад: Любовные приятны шашни, И поцелуй в сей жизни — клад. 1795(?)

ДРУГУ {*}

Пойдем севодни благовонный Мы черпать воздух, друг мой! в сад, Где вязы светлы, сосны темны Густыми купами стоят; Который с милыми друзьями, С подругами сердец своих Садили мы, растили сами: Уж ныне тень приятна в них. Пусть Даша статна, черноока И круглолицая, своим Взмахнув челом, там у потока, А белокурая живым Нам Лиза, как зефир, порханьем Пропляшут вместе козачка, И нектар с пламенным сверканьем Их розова подаст рука. Мы, сидя там в тени древесной, За здравье выпьем всех людей: Сперва за женский пол прелестный, За искренних своих друзей; Потом за тех, кто нам злодеи: С одними нам приятно быть; Другие же, как скрыты змеи, Нас учат осторожно жить. 1795(?)

СОЛОВЕЙ {*}

На холме, сквозь зеленой рощи, При блеске светлого ручья, Под кровом тихой майской нощи, Вдали я слышу соловья. По ветрам легким, благовонным То свист его, то звон летит, То, шумом заглушаем водным, Вздыханьем сладостным томит. Певец весенних дней пернатый, Любви, свободы и утех! Твой глас отрывный, перекаты От грома к нежности, от нег Ко плескам, трескам и перунам, Средь поздних, ранних красных зарь, Раздавшись неба по лазурям, В безмолвие приводят тварь. Молчит пустыня, изумленна, И ловит гром твой жадный слух, На крыльях эха раздробленна Пленяет песнь твоя всех дух. Тобой цветущий дол смеется, Дремучий лес пускает гул; Река бегущая чуть льется, Стоящий холм чело нагнул. И, свесясь со скалы кремнистой, Густокудрява мрачна ель Напев твой яркий, голосистый И рассыпную звонку трель, Как очарованна, внимает. Не смеет двигнуться луна И свет свой слабо ниспускает; Восторга мысль моя полна! Какая громкость, живность, ясность В созвучном пении твоем, Стремительность, приятность, каткость Между колен и перемен! Ты щёлкаешь, крутишь, поводишь, Журчишь и станешь в голосах; В забвенье души ты приводишь И отзываешься в сердцах. О! если бы одну природу С тобою взял я в образец, Воспел богов, любовь, свободу, — Какой бы славный был певец! В моих бы песнях жар, и сила, И чувствы были вместо слов; Картину, мысль и жизнь явила Гармония моих стихов. Тогда б, подобно Тимотею, В шатре персидском я возлег, И сладкой лирою моею Царево сердце двигать мог: То, вспламеня любовной страстью, К Таисе бы его склонял; То, возбудя грозой, напастью, Копье ему на брань вручал. Тогда бы я между прудами На мягку мураву воссел, И арфы с тихими струнами Приятность сельской жизни пел; Тогда бы нимфа мне внимала, Боясь в зерцало вод взглянуть; Сквозь дымку бы едва дышала Ее высока, нежна грудь. Иль, храбрых россиян делами Пленясь бы, духом возлегал, Героев полк над облаками В сияньи звезд я созерцал; О! коль бы их воспел я сладко, Гремя поэзией моей Отважно, быстро, плавно, кратко, Как ты, — о дивный соловей! 1795

ПАВЛИН {*}

Какое гордое творенье, Хвост пышно расширяя свой, Черно-зелены в искрах перья Со рассыпною бахромой Позадь чешуйной груди кажет, Как некий круглый, дивный щит? Лазурно-сизы-бирюзовы На каждого конце пера, Тенисты круги, волны новы Струиста злата и сребра; Наклонит — изумруды блещут! Повернет — яхонты горят! Не то ли славный царь пернатый? Не то ли райска птица Жар, Которой столь убор богатый Приводит в удивленье тварь? Где ступит — радуги играют! Где станет — там лучи вокруг! Конечно, сила и паренье Орлиные в ее крылах, Глас трубный, лебедино пенье В ее пресладостных устах; А пеликана добродетель В ее и сердце и душе! Но что за чудное явленье? Я слышу некий странный визг! Сей Феникс опустил вдруг перья, Увидя гнусность ног своих. О пышность! как ты ослепляешь! И барин без ума — павлин. 1795