Вползла в твой вечный град, как хитрая змея;

Пусть голос доблести уже толпы не движет;

Пускай Лициния она целует прах,

Пускай Лициний сам следы смиренно лижет

Сандалий Клавдия, бьет в грудь себя, в слезах

Пред статуей его пусть падает в молитве —

Да полный урожай полям он ниспошлет

И к пристани суда безвредно приведет:

Ты духу мощному, испытанному в битве,

Искал забвения... достойного тебя.

Нет, древней гордости в душе не истребя,

Старик своих сынов учил за чашей яду:

«Покуда молоды — плюща и винограду!

Дооблачных палат, танцовщиц и певиц!

И бешеных коней, и быстрых колесниц,

Позорищ ужаса, и крови, и мучений!

Взирая на скелет, поставленный на пир,

Вконец исчерпай всё, что может дать нам мир!

И, выпив весь фиал блаженств и наслаждений,

Чтоб жизненный свой путь достойно увенчать,

В борьбе со смертию испробуй духа силы,

И, вкруг созвав друзей, себе открывши жилы,

Учи вселенную, как должно умирать».

<1843>

PALAZZO [26]

Войдемте: вот чертог с богатыми столбами,

Земным полубогам сооруженный храм.

Прохлада царствует меж этими стенами,

Лениво бьет фонтан по мраморным плитам;

Террасы убраны роскошными цветами,

И древние гербы блистают по стенам —

Эмблемы доблести фамилий, гордых властью:

Кабаньи головы да львы с открытой пастью.

Здесь всё еще хранит следы времен былых;

Везде минувшего остатки вековые,

Вот груды пышные доспехов боевых,

И исполинский меч, и латы пудовые,

И Палестины ветвь, и кость мощей святых;

Там пыток варварских орудья роковые,

Колеса и зубцы; вкруг дивный дар руин —

Антики желтые и длинный ряд картин:

То предки гордые фамилии высокой.

Там старцы: латы их изрублены в боях,

И страшен яркий взгляд с улыбкою жестокой...

Там красный кардинал, в маститых сединах,

Коленопреклонен, с молитвою глубокой,

Перед мадонною с младенцем на руках;

Там юноша, средь муз, любимый Аполлоном,

Венчанный миртами лукавым Купидоном.

Там жены: та бела, как мрамор гробовой,

В потускшем взгляде скорбь и ужас затаенный...

То жизнь, убитая боязнью и тоской,

То жалоба души, судьбою обреченной

Служить для деспота свирепого рабой

И сластолюбия забавою презренной;

Как будто говорит она: «Здесь дни губя,

Жила и умерла я в муках, не любя...»

Та — жизни полная и в блеске самовластья —

Сомкнутые уста, нахмуренная бровь...

Обыкновенных жен ей мало было счастья,

И гордая душа прорвалась из оков;

Служили ей кинжал, и яд, и сладострастье

На шумных оргиях, и мщенье, и любовь, —

И взор ее горит насмешкой исступленной,

Всей гордостью души, глубоко оскорбленной...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И ныне пусто всё в блестящей галерее...

На этих мраморах густая пыль лежит;