— Молчи, кривая дипломатия!

Прыгнули все в телегу с насосом. (К черту второй фургон!) Помчались. Со свистом, гиканьем. Фырканье несущихся вскачь лошадей и грохот телеги заглушили даже шум, поднятый вешвильскими пожарными. Но на этом поход и кончился, потому что ни первым, ни вторым делать оказалось нечего: прибежавшие раньше люди еще успели вылить несколько ведер воды да оттащить багром вырванное из стены бревно, а для пожарников осталась куча тлеющих головешек, по середке которой мрачно торчала почерневшая печь и остатки обрушившегося дымохода.

Гайгалас сидел за изгородью, повернувшись спиной к пожарищу, и дымил сигаретой. Жена с кричащим ребенком на руках металась по двору как помешанная и повторяла одно и то же:

— О господи боже! Спаси и сохрани… Что теперь делать-то будем… О господи боже! Спаси и сохрани…

Кляме Истребок, пьяный со вчерашнего, показывал всем опаленный тулуп, под которым он лежал на хлеву, и разглагольствовал, как почуял, что горит, как прыгнул через огонь на землю, как выпустил во двор скотину и разбудил брата с невесткой.

— Истинное везение, сударь. Могли ведь все изжариться, — утешал Робинзон.

Приковылял Винце Страздас. В последнее время он переселился спать в колхозную конюшню, где была его мастерская. Винце свыкся с мыслью, что лачуга Гайгаласов скоро достанется ему, и теперь искренне жалел о прогоревшей сделке.

— Не надо было мне на конюшню уходить, — уныло сказал он.

— Да, расстегнулся бы и потушил, — расхохотался Истребок.

— Винце-то ночью не курит, — многозначительно заметил Шилейка и зевнул.

Истребок смущенно дернул плечом. Он никак не мог вспомнить, закурил он в хлеву сигарету или нет.

Подошел Лапинас. Из деревни он прибежал последним, тушить было уже нечего, но все ж вылил на головешки ведра два воды. Выражение его лица было похоронное.

— Нет пожара без искры, нет, — охал он, щупая левый ус, опаленный из-за большого усердия. — Огонь огнем остается… От папироски или там спички. Неосторожность… Да что тут поделаешь? Хорошо еще, что сам себя не пожег да и скотина цела осталась.

— Куры сгорели, — откликнулся кто-то из толпы.

— Куры! — Лапинас презрительно сплюнул. — Коли Гайгалене не возгордится, придет, дам яиц; высидит не каких-нибудь там заморышей, а настоящих леггорнов. Не про кур думать надо, про людей. Куда Гайгаласам деваться?

— На торфяник! — оскалился Шилейка. — Давно туда собирались.

Кто-то прыснул было, но прислушался к неодобрительной тишине и тут же притих.

— Не волнуйся, Шилейка, — отозвался Арвидас, незаметно появившийся у пожарища. — Колхоз позаботится о том, чтоб Гайгаласам не довелось ходить погорельцами.

— Известное дело…

— А как же…

— Надо же человеку помочь, — раздалось несколько голосов, но, не найдя поддержки, умолкли. Лепгиряйские мужики молча переглядывались. Лапинас долго и старательно чистил трубку прутиком, привязанным к кисету.

— Не плохо, брат, — первым откликнулся Помидор. — Коли живешь в такой развалюхе, какая у Гайгаласа была, стоит попросить Истребка, чтоб поспал с сигаретой на соломе…

— Во-во, кто виноват, а кому платить из своего кармана.

— Стыдитесь, люди! — Лапинас наконец вычистил трубку. Отсветы потухающего пожара озарили его возмущенное лицо и нервно подрагивающие метелки усов. — Никто не знает своего дня, часа, минуты. Господь бог не сегодня, так завтра призовет. Не ройте яму ближнему, ох не ройте, а то сами попадете. Вот Гайгалас. Стращал других красным петухом, а петушок-то самого склевал…

Мартинас стоял в отдалении, не вмешиваясь в разговор. Все, что происходило вокруг, казалось ему кошмаром. Изредка рушились перегоревшие бревна, рой искр взмывал в черную пропасть неба; оживший огонь ярче освещал кучку людей, вырывая из тьмы полосатый ствол березы, груду камней и часть изгороди, за которой сидел Гайгалас. Но вот он встал, встряхнулся, как лошадь, вышедшая из воды, и направился к пожарищу.

Все замолчали.

— Греетесь, гадюки, а? — спросил он прерывисто. — Любо поглядеть, как соседская изба горит? Чего молчите? Лапинас, ужак, скажешь, тебе не весело?

Лапинас заворчал, схватился за свою трубку, как тонущий за соломинку.

— Дай закурить, Клямас, — попросил Истребок. — Свой-то кончил.

Гайгалас размахнулся и со всего маху залепил брату пощечину.

— Знаю, что кончил, гад…

Истребок упал.

— Опомнись, Гайгалас! — закричал Арвидас.

— Вот именно, — ожил Лапинас. — Чего драться-то? Случилось такое. С каждым может случиться. Неужто он нарочно…

— Молчи, Лапинас! Кому говорить, а тебе молчать! — донесся вопль от колодца.