— Я… меня… увезти… Как там в морту, путет увезти!

— Что ты дашь? Ничего ты не дашь, Прунце. Бросят тебя связанного в грузовик и упрут в сумасшедший дом. А там тебе такого лекарства зададут, что сразу ноги протянешь… Плохо твое дело, Прунце, ох плохо.

Слабоумный какое-то время сидит, потеряв дар речи. Перепуганный и растерянный. Но тут же он снова вспыхивает. Вскакивает, мечется по комнате, колотит себя могучим кулаком в грудь, сипит:

— Упью! Нож, тупина! По голове! Не увезет!

— Увезет, Прунце, ох увезет. Толейкис слов на ветер не бросает. Умрет, но свое сделает…

— Умрет, умрет! — воет дурак. — Нож, тупина! Умрет!

Вошла Морта накрывать на стол.

— Это еще что за разговоры? — зло бросает она. — Зачем его дразнишь?

— Мужской разговор, Мортяле, мужской. Не тебе его понять, — Лапинас прячет ухмылку в усы, приятельски хлопает слабоумного по плечу. — Выпьем, Прунце?

— Выпьем, госфотин Лафина, выпьем…

— Ты мой первый гость, Прунце. А Толейкис…

— Не увезет! Нож, тупина по голове! Не увезет…

Залаяла собака.

— Страздене идет. Будет тебе пара, Прунце. Не хватает Кашетаса с гармонью — могли бы и сплясать. Спляшем, Мортяле?

— У тебя все ветер в голове.

— Дадим жару, лапонька, ох дадим. У Григаса земля задрожит.

— Добрый день. Здорово. Уже празднуете?

— Здравствуй, Страздене. Пожалуйста в красный угол. Ну и принарядилась! Туфли новые, шелка как паутина бабьим летом — солнышко просвечивает… А запахи-то, запахи… Грех, не баба. Подшурши поближе, давай прижмемся, развеселишь стариковское сердце.

— Спасибо, Мотеюс, спасибо, дорогуша. Слыхала, твоя захворала. Говорю, надо проведать…

— Захворала, а как же. Лежит. Что поделаешь, такова божья воля. Кто родился, тому хворать и умирать. Из праха вышли, прахом станем, да уж… Садись, Страздене, будешь гостьей, одним посещением хворых не спасешься. Почему Бенюса не привела?

— Сяду, раз уж так просишь, Мотеюс, приму милость, дорогуша. — Страздене подходит к столу, вызывающе подрагивая округлыми ягодицами, приподнимает платье, садится. Вроде хочет спрятать слишком обнажившиеся колени, но на деле еще круче задирает юбку. — На что он нам, этот молочный начальник, на кой черт, Мотеюс, дорогой? Может, сырники в него макать будем?

— Неужто прошла любовь, Страздене?

— На свадьбу попер. Свежего бабья захотелось. А мое какое дело… Такие молокососы кишмя кишат, как вши в рубашке у нищего. — Страздене беззаботно смеется, но не может скрыть досаду.

Обед у молодых в самом разгаре.

Тадас и Бируте сидят в углу под большим узорчатым рушником. По одну сторону — сват, по другую — сваха, дальше парами дружки с подружками. Тесная изба битком набита гостями, негде яблоку упасть. Столы уставлены яствами и питиями — клочка скатерти не видно. Бренчат тарелки, поднимаются рюмки, звенит смех, летают хлесткие фразы, сопровождаемые громогласным хохотом. Пар стоит над мисками с гусями, вареной свежей и копченой свининой, тушеной капустой, колбасами и другой заманчивой снедью. В носу щемит от духа приправ. Белеют, желтеют баночки с хреном и горчицей, краснеют тарелки с горячим свекольником. Богатый стол, нет слов. Не зря Григене пригласила на помощь хозяйку из города. Но это еще не все, что видно на столе. Вешвильская хозяйка покажет свое искусство, когда после горячих пойдут холодные закуски — рубленое, рулеты, фаршированные яйца, селедка — маринованная, рубленая, жареная, с постным маслом и без масла, со сметаной и без сметаны, — когда подадут торты и появятся всяческие печенья, пряники, пирожки с салом, творогом, испещренные леденцовым сахаром рулеты да пирожные в виде боровиков или ежей — тогда-то вы увидите, на что способна бывшая экономка настоятеля.

В сенном сарае тоже негде повернуться. За двумя рядами столов сидят тесно, плечо к плечу, комар носу не просунет. Другой конец сарая пока пустует, но здесь отведено место для танцев. В углу свалены инструменты. Музыканты вместе с гостями набивают зобы, пополняют запасы хорошего настроения.

Сарай разукрашен зелеными ветками. Двери вынуты, а косяки опутаны толстыми еловыми гирляндами. Воробьи летают под стрехой, дивясь невиданному зрелищу. Собаки слоняются вокруг, подбирая кости, которые беспрерывно летят под стол, поскольку никто здесь не стесняется. Кое-кто, думая, что его не оценили по достоинству, смутился было, почему его посадили не в избе, где сливки свадьбы, но недовольство это скоро исчезло. Ей-богу, чем тут хуже? Угощение такое же, хозяйки одинаково любезные; снуют будто пчелки туда и обратно, все новые блюда тащат, просят угощаться, а Робинзон ни на минуту не пренебрегает своими обязанностями: бутылка догоняет бутылку, кувшин — кувшин. И пиво-то свежее, да с пеной, да из лучшего бочонка.

В избе суматоха. Кто-то бренчит ножом о стакан. Слышны крики:

— Тише! Внимание! Председатель слова просит!

— Сват будет говорить!

Помаленьку шум стихает. Все уставились на угол, где молодые. Робинзон, вошедший с ведром свежего пива, застыл на пороге. В открытые окна слышно, как в сарае галдят развеселившиеся гости.

Арвидас встал за столом, держа поднятую рюмку. Щеки зарумянились, глаза блестят, во всем теле пьянящее тепло, но голова светлая, ясная.

— Молодожены! Тадас и Бируте! — Он повернулся к молодым, с уважением поклонился. — Дорогие гости! Свату пристало бы развеселить стол острым словцом, как принято у наших дедов, но я, к сожалению, лишен этого дара. Так что не прогневайтесь, если получится не совсем по обычаю. Молодые больше не придерживаются старых обычаев, а создают новые, свои, соответствующие духу нового времени. Вот Тадас и Бируте. Поклялись быть верными друг другу не перед выдуманным богом, а перед своей совестью. Их соединили не какие-то мистические заклинания ксендза, а твердое слово чести, которое они оба дали в своих сердцах. За ваше счастье, молодожены! За согласие в вашей жизни! За прочную коммунистическую семью! Будьте внимательными, чуткими друг к другу. Не унывайте, если горячего чувства, юношеской любви не хватит на всю жизнь. Любовь не вечна. Вечна только дружба. Храните ее как зеницу ока! — Последними словами Арвидас словно хотел убедить себя, придать себе духу. Перед глазами всплывает и снова исчезает образ Евы. — За благородную дружбу мужа и жены! За ваших будущих детей, Тадас и Бируте. Чтоб они были счастливее вас, как вы — счастливее своих родителей. Сегодня вы расписались под актом гражданского состояния. Вашим детям скорее всего вообще не будут нужны никакие подписи — хватит слова, данного без свидетелей. И кто знает, может, они свою свадьбу будут играть уже на другой планете? За жизнь, которая делает человека изо дня в день умнее, лучше, счастливее!

Все нестройно встают, чокаются. Кое-кто поспешил выпить, потому неловко озирается и, как будто ему и не налили, пригубляет пустую рюмку. Один Гайгалас, не стесняясь, наливает себе и Винце Страздасу, оба чокаются и выпивают, когда все уже сели. Винце чувствует, что его невероятно почтили, посадив в избе с молодыми, да еще Надю сбоку втиснули, знает, кому должен быть за это благодарен, и не спускает влюбленного взгляда с Арвидаса.

— Толейкис исчерпал все тосты, — говорит Вардянис, без стеснения обгрызая гусиное стегнышко. Его правый глаз нервно дергается; выпяченный подбородок измазан жиром, впалые щеки горят ярким румянцем.