Страздене отпускает локоть Вингелы. Жадным взглядом, как лиса на охоте, следит она за Арвидасом.

— Просим, гости дорогие, за стол. Закусить, пот смыть. Просим… — приглашает Григас. Язык у него заплетается, ноги разбегаются. Весело, чтоб его, как никогда! — Давай споем, Гайгалас. Ты человек хороший, только не ругайся. Не ругайся, не ругайся, Клямас, и все будет хорошо. Люби людей, и они тебя любить будут. Не теряй голову, не волнуйся. Твою лачугу давно пора было спалить, чтоб ее туда. Выстроим дом, в поселке. Колхоз никого в беде не оставит. Но и ты от него не отворачивайся, Клямутис. Не отворачивайся, не отворачивайся.

— От хорошего человека не отворачиваюсь. Дай руку, черт возьми!

Обнялись, целуются. Потом заходят за угол сарая. Возвращаются, облегчившись, негромко напевая Григасову песню:

Арвидас стоит, привалившись к срубу колодце, В одной руке шапка, в другой — платок. Тяжело дышит, вытирает потное лицо, шею, грудь.

— Развеселился, старик?

— Чего грустить, Арвидас, Сын женился! — Григас растрогался. — Не повезло вот, своей дочери нет. Вернется Круминис, Настуте к отцу уйдет. Она мне за родную дочь была, расставаться жалко. Но слезами горю не поможешь.

— Сноха останется.

— Оттого-то и радуюсь, потому чуток и перебрал, чтоб его туда! Одна из дому, другая в дом. Душа легче перенесет. Пошли в избу, Арвидас.

— Нет, старик, не пойду больше. В самый раз.

— Не ломайся, Арвидас, свату рано еще домой. Будем кутить до утра. Пошли в дом, говорю. — Григас схватил свата за плечо, но Арвидас мягко оттолкнул хозяина.

— Хватит, Антанас, довольно. Наплясались, напились. На сегодня хватит. Довольно, довольно, довольно.

Григас понимает, что Толейкиса не переубедить. Уныло опускает руки.

— Может, хоть на дорогу выпьешь. Как это так, не попрощавшись, будто поссорились…

— Нет, нет, Антанас. Завтра весь день впереди. Вот на виселицу поведут, тогда попрощаюсь. Дай последнюю ночку с женой поспать, — пошутил Арвидас и уже всерьез добавил: — Будь добр, пойми. Веселье весельем, а дело делом.

— Понимаю, понимаю, чтоб тебя туда, — уступает секретарь председателю. — Сам, чтоб не хвастаться, редко лишку беру. Но в такой день… Свадьба, Первомай… Наш праздник…

— Наш, — говорит Арвидас, надевая шапку. — До завтра, Антанас. Пока, Клямас.

— Да завтра, гадю…

Григас вдруг вспомнил, что Вардянис еще не уехал, хочет бежать за шофером, но Арвидас останавливает его. Не стоит. Дойдет пешком. Коли праздник, то пускай для всех будет праздник.

Проселок извивается в темноте будто серая, ползущая к большаку змея. Твердая глина, накатанная шинами автомобилей и трактором. За канавой вытоптаны следы — человеческие и скотины. Затвердели, как в гипсе. Это еще с той поры, когда была мокрядь. Теперь человек проходит, не оставляя никакого знака. Вот только что пронеслась Страздене — ни следа. Запыхавшись, стучится в окно избы Лапинаса.

Арвидас ступает по ее следам. Может быть, ставит ногу на то место, которого минуту назад касалась ее туфля. Ему весело. Весело, что земля пахнет по-весеннему зеленью, что такое высокое чистое небо, полное звезд, что вокруг уйма хороших людей, и простор, простор, всюду бескрайний простор… Расправь крылья, лети ввысь, стремись к головокружительным далям.

Шум свадьбы гудит в ушах. Счастливое лицо охмелевшего Григаса.

напевает Арвидас, вторя звенящему в ушах голосу Григаса. «Хороший старик… Все хорошие, все…»

Никто Лукаса не уговаривал, потому что нужен он был не больше пустого стула, приготовленного для Кашетаса.

Лапинас схватил его за полу.

— Чего ж ты так, Лукас, будто тебя выгоняют? Выпей на дорогу, — совал в руки полный стаканчик.

— Да вот уже… — отмахнулся тот, поворачивая к двери.

— Чего ерзаешь будто лошадь, увидевшая слепня, — приструнила его Морта. — Выпей, коли человек просит.

Лукас уступил. Лапинас налил второй. Лукас, подстегиваемый взглядом жены, послушно поднял к губам и этот.

В сенях вдруг замутило, все-таки успел выскочить во двор, а там уже рядом и видавшая виды изгородь. От чистого воздуха тяжелая голова малость протрезвела; сознание прояснилось, взяла охота поговорить, излить кому-нибудь душу. Поскольку же никого тут не было, Лукас устроился в своем любимом месте, под стрехой хлева, на досках, и продолжал начатый в избе разговор с самим собой.

— …Да вот… Морта сегодня сама не своя. Известно, есть тому причина. Свадьба родной дочери, сошлись все чужаки, а тут… Поцапалась с Григасами, осрамилась перед всей деревней. Все из-за этой Лапинасовой Пеструхи, будь она неладна… Виновата Бируте, плох Толейкис. А ты бы лучше на себя посмотрел. Наврал всем, ирод, сунул корову в сено, а когда обман раскрылся, другие за твои плутни в ответе. Орешь, мол, правды нет, а сам неправду творишь… Хочешь быть больше всех, умнее, богаче через коварство да плутни. Да вот… А ты старайся стать таким справедливо, не унижай, не обижай других, не обманывай, тогда и Толейкис не прицепится, и Бируте перед людьми тебя срамить не будет…