— Талия? — спросила я, прежде чем смогла помочь себе. — Не хочешь поделиться с классом, что такого забавного в величайшем произведении Джона Мильтона?

Обычно я не возражала, если дети немного дурачились во время работы. Я хотела, чтобы им нравился мой класс, нравилась я, чтобы работа, которую они выполняли, была меньше похожа на домашнее задание и больше на исследование, вызванное любопытством. Талия знала это, поэтому она нахмурилась на меня так, как одна подруга хмурится на другую, которая прерывает ее флирт.

Чертовски плохо.

— Падение человечества из Эдема было спровоцировано гребаным яблоком. Скажи мне, что «Потерянный рай» — это не комедия. — насмехался Кинг, опираясь на предплечья так, что его бицепсы красиво выгибались под рубашкой.

Сосредоточься.

— Либо расскажите подробнее, либо признайте, что вы халтурили на уроке, мистер Гарро. — ответила я.

Класс поднял бровь, а несколько учеников сделали «оооо», как будто мы были двумя боксерами, выходящими на ринг.

— Существует тонкая грань между трагедией и комедией, да? Ну, комическая трагедия поэмы Мильтона — это контраст между практикой человечества и проповедью добродетелей и морали перед лицом реальности, которая таит в себе искушение за искушением. По сути, у них нет ни единого шанса удержаться на пути к небесам. Сатане так легко удается совратить Еву, потому что ему нужно лишь открыть ей глаза на бесконечные возможности жизни вместо тех узких рамок, которые Бог и его религия позволяли ей раньше. Один укус яблока, один вкус искушения, и к этому чертовски трудно вернуться.

— Это удручает. — пробормотала Эйми.

— Да, не знаю, что за комедии ты смотришь, чувак, но это дерьмо не смешно. — проворчал Карсон.

— Это не смешно. Это ирония. «Потерянный рай» должен быть о падении человека из Эдема, о падении Сатаны и его ангелов с Небес, об их глупости в сравнении с благодатью и силой Бога. Именно Бог должен быть героем, идеальным персонажем, но именно Еве и Сатане мы сопереживаем больше всего.

К сожалению, это было правдой. Именно поэтому я так любила «Потерянный рай», именно поэтому я отчаянно хотела вернуться в школу, чтобы получить степень магистра и, в конце концов, доктора философии. Идея углубиться в противоречия, из которых состоит мастерская поэма Мильтона, возникла, когда я впервые прочитала ее в семнадцать лет. В ней было затронуто напряжение внутри меня, потребность согрешить и заученная неспособность сделать это без систематического горя.

То, что Кинг уловил конфликт, почти разрушило мою решимость.

— Абсолютно. — согласился Бенни, его голос был мечтательным, когда он смотрел через комнату на парня-байкера. — Это как если бы Милтон пытался и не смог сделать Бога, Михаила и Иисуса своими героями, но даже он не смог их поддержать.

— Даже Бог думает, что это чертовски смешно. — продолжал Кинг, лениво оглядывая класс и свою пленную аудиторию. — Во время битвы между ангелами он буквально сидит «сверху и смеется».

— Потому что? — спросила я, вставая, чтобы обогнуть свою парту и упереться нижней частью в ее переднюю часть.

Обычно мне не нравилось сидеть за партой, когда я обсуждала что-то с классом, но в последнее время я использовала ее как щит против Кинга. Я вспомнила почему, когда его взгляд пробежался по моему телу. Мой наряд был консервативным: толстый, толстый вязаный свитер с большими плетеными веревками по рукам и спереди холодного каменного цвета поверх узкой черной вязаной юбки, которая доходила до колен. Не было причин для того, чтобы его глаза потемнели, чтобы они задержались на моей аккуратной косе, словно он хотел зарыться в нее пальцами, использовать ее, чтобы удержать меня на месте, пока он будет ласкать мой рот. Никакой причины, потому что я тщательно следила за тем, как одеваюсь теперь, когда он был моим студентом.

И все же я знала, что он хочет меня. Очень сильно. И от этой мысли во мне вспыхнули сила и похоть.

— Потому что даже Бог знает, что создал существ, которые всегда будут только несовершенными, и поставил перед ними невозможно возвышенные, блять, цели. — Сказал Кинг.

— Кто-то скажет, что это не «цели», что он не ожидает, что они будут соответствовать всем идеалам, которые он ставит перед ними, но он дает им эти стремления, чтобы направить их на правильный путь. — возразила я.

Он фыркнул.

— Посмотрите, к чему это привело: их выгнали из прекрасных мест, и они не смогли оценить красоту своей новой реальности. Только Сатана, «плохой парень», делает что-то из своих новых обстоятельств.

— Да, но только потому, что он зол. — возразила Маргарет.

Кинг пожал плечами.

— Неважно, почему. Если ты хочешь развиваться, ты должен принять свои обстоятельства, свою реальность. Это одна из проблем с благочестивыми людьми в «Потерянном рае».

Я никогда не слышала, чтобы Кинг говорил так красноречиво, с таким малым количеством бранных слов. Эффект был ошеломляющим. Он был удивительно умен, что неудивительно, учитывая, что он сдал строгие экзамены, чтобы поступить в ЭБА. Это было удивительно, потому что я купилась на клише, что байкер — это плотный, потенциально жестокий человек без общественных нравов.

Кинг был совсем не таким.

С другой стороны, я в точности соответствовала стереотипу домохозяйки из пригорода: малоумная, фанатичная и боящаяся неизвестности.

Мои глаза зацепились за его яркий взгляд, когда я осматривала студентов, все еще охваченных дебатами. Он смотрел на меня так, как будто знал меня, знал ужасные черты моего характера, но принимал их. Более того, он смотрел на меня так, словно мог видеть мое темное сердце и ему это нравилось.

Позже вечером, после долгого дня, проведенного на уроках, потому что я взялась преподавать в одиннадцатом и двенадцатом классах углубленный английский и историю, пытаясь заработать немного столь необходимых денег, я наконец закрыла свой онлайн журнал оценок и собралась домой. Было уже поздно, после шести тридцати, так что большинство учеников и учителей уже давно разошлись по домам, если только они не входили в баскетбольную команду, которая в данный момент тренировалась на другой стороне кампуса в спортивном зале.