Ему вспомнилось, как до часу ночи он не находил себе места. В час отправлялся последний поезд на Батуми. А через одиннадцать часов ровно в полдень Манана Гавашели появится в вестибюле гостиницы «Интурист», чтобы встретиться с ним. Потом будет море, солнце, уютный номер гостиницы и прекрасная женщина. Соблазн был велик. Он снова ощутил на груди нежное прикосновение длинных, украшенных перстнями пальцев… Взглянул на часы. До отхода последнего поезда оставалось сорок минут. Он вскочил на ноги, лихорадочно натянул рубашку. Сердце его стучало. Он торопился, словно боялся передумать. Машинально посмотрел в зеркало, увидел свое возбужденное лицо и застыл на месте. Лицо в зеркале показалось чужим, у него было такое выражение, точно его застали на месте преступления. Отар постоял несколько минут, потом стащил рубашку, швырнул ее в сторону и ничком упал на кровать. Перед ним возникло лицо Арчила Гавашели.

— Нельзя, нельзя! — шептал в подушку Отар.

Нет, он никуда не поедет. Он не падет так низко. Он не докатится до измены, измены не другу, знакомому или близкому, а всему тому, что называется мужской честью.

Отар покосился на часы. Поезд отойдет через пять минут. Еще есть время поймать такси и догнать его в Мцхете. Это будет даже несколько романтично. Но нет, нет и нет!

Отар боялся закрыть глаза. В тот же миг ему представлялась Манана Гавашели. И снова он ощущал прикосновение почти девичьей, упругой груди, будто, как несколько дней назад, их тела разделяет только прозрачная ткань платья, будто его ладони лежат на гибкой, покорной каждому их движению талии. Снова нежные пальцы касаются его груди, и какая-то теплая волна проходит по всему телу.

Отар Нижарадзе ворочался на постели. Пытался думать о чем-нибудь другом. Старался не закрывать глаза. Тщетно разглядывал потолок с облупившейся штукатуркой и отводил душу, понося домоуправление. Он пробовал не смотреть на часы, надеясь, что время пойдет быстрее. Но не в силах утерпеть, украдкой бросал взгляд на циферблат. Сейчас нельзя догнать поезд ни в Мцхете, ни в Гори, ни в Хашури.

Два часа ночи. До Батуми можно добраться только машиной или самолетом. Расписание самолетов он знал наизусть — первый на Батуми вылетает ровно в двенадцать дня. А машиной? Даже если очень захочешь, кто среди ночи согласится везти тебя в Батуми?

«Хорошо, что Важа Лагидзе уехал в деревню на своем «Москвиче», — подумал Отар и облегченно вздохнул. От сердца немного отлегло, но сон не приходил.

Семь часов утра. Ровно через пять часов Манана Гавашели появится в вестибюле батумского «Интуриста». Ровно через пять…

Отару вовсе не улыбалась перспектива провести эти пять часов в таком же нервном напряжении, что и ночью. Он решил уснуть, накрылся с головой простыней, отлично понимая, что из этого ничего не выйдет. Снова уставился на потолок. Потеки на нем увеличивались день ото дня. Особенно большим было темное пятно в центре. К краям оно бледнело и сливалось с побелкой. Отар твердо решил сегодня же сходить в домоуправление и сказать домоуправу все, что он о нем думает.

Время еле тянулось.

— Мацони! — донесся со двора мальчишеский голос.

Удивленный Отар взглянул на часы — пять минут восьмого.

«Кто его поднял в такую рань?» — Отар встал и подошел к окну. Во дворе он увидел бедно одетого мальчика.

— Мацони, мацони! — протяжно выкрикивал тот, с надеждой глядя на окна огромного серого здания.

— Мальчик, неси сюда!

Мальчик взглянул на Отара и кивнул. Рядом с ним стояла женщина, видимо, мать. Она опустила на асфальт перекинутые через плечо сумки.

— Неси банку, нет, пять банок… В этот подъезд, — высунувшись из окна, Отар показал рукой. Потом достал из кармана брюк деньги и снова лег.

Мальчик быстро принес мацони. Он раскраснелся и еле переводил дыхание.

— Бегом поднимался? — спросил Отар. — Тащи мацони на кухню. Там найдешь пустые банки, возьми взамен.

Мальчик отнес мацони и скоро вернулся с пустыми банками в авоське.

— Хватило банок?

— Ага.

— Сколько тебе лет?

— Девять.

— Девять? — поразился Отар, разглядывая хилого загорелого парнишку. Ему невозможно было дать больше семи. — Учишься?

— Во второй класс перешел.

— Откуда ты?

— Цхнетские мы.

— Во сколько встаешь утром?

— В шесть.

— Не тяжело вставать?

Теребя подол рубахи, мальчик печально улыбнулся в ответ.

— Неужели матери не жалко будить тебя чуть свет?

— Жалко, а что поделаешь, у нее сердце больное, она не может подниматься по этажам.

Отару до слез стало жалко мальчика. Сам он с трудом просыпался в девять, а этого малыша мать будит впотьмах, с первыми петухами. Она тормошит его, наверное, целуя, а мальчик спит сладким утренним сном. Он встает, еще не продрав глаза, одевается, плетется за мамой. Сверстники этого мальчика, вероятно, недовольно ворочаются в постели, когда он кричит на всю улицу ломким голосом: «Мацони!» Он мешает им спать. Кто знает, как завидует этот малыш всем, кто спит по утрам! Как мечтает он о мягкой постели! А что творится у него на душе, когда он сравнивает свою вечно озабоченную работой мать с домохозяйками в пеньюарах и с красным педикюром, которые отсчитывают ему в приоткрытую дверь жалкие копейки за простоквашу. А вернувшись в Цхнети, усталый, невыспавшийся, он бежит в школу.

— Вот твои деньги. — Отар протянул деньги мальчику.

— У меня нет сдачи.

— Ничего. Я каждое утро буду покупать у тебя мацони. Иногда в это время я сплю. Ты поднимайся и жми на звонок до тех пор, пока и не встану и не открою. Понятно?

Мальчик кивнул и ушел.

Отар снова остался один. Время тянулось ужасно медленно.

«Она, наверное, еще спит… Нет, она сейчас на море. Манана Гавашели сквозь игольное ушко пролезет, лишь бы сохранить фигуру».

Зазвонил телефон. Отар снял трубку. Аппарат стоял на полу рядом с пепельницей. На ночь Отар всегда ставил телефон у кровати.