— Слушаю!

Никто не отозвался.

— Слушаю, алло, слушаю!

Молчание.

Отар положил трубку. Уже который раз повторяется одно и то же — утром и в первом часу ночи кто-то звонит. Звонит два-три раза подряд и молчит. Вот еще звонок…

Отар взял трубку и поднес к уху. Ни звука. Отар тоже молчал, ожидая, что будет делать немой собеседник на том конце провода. Этот «собеседник» в представлении Отара был мужчиной, и почему-то казалось, что он связан с недавним ночным происшествием.

После той ночи Отар Нижарадзе каждый день ждал, что его вызовут в милицию. Действительно, неделю назад его вызвали и заставили повторить все, что он сказал следователю. В милиции Отар узнал, что владельца машины задержали, а затем отпустили на поруки…

«Собеседник» не подавал голоса. Отар тоже молчал. Помолчали минут пять, затем в трубке раздались частые гудки. Отар положил трубку.

«Что это значит? Психологическая обработка? Угроза? Они, наверное, уже знают, что я сообщил следователю номер машины… Нет, скорее всего не знают, а то бы непременно пожаловали ко мне».

Отар долго думал, взвесил все и пришел к одному выводу: «Они, видимо, не решили еще, как поступить. Прийти и начать разговор в открытую не рискуют, вероятно, разузнали, где я работаю, и призадумались. Пока действуют исподтишка, стараются напугать меня, вывести из равновесия, но на днях явятся. Обязательно явятся, иного пути у них нет».

Отар не чувствовал ни страха, ни волнения. Наоборот, все это вызвало в нем своего рода спортивный интерес.

Время шло медленно. И чем ближе к двенадцати подбирались стрелки, тем напряженней становилось его состояние.

«Манана, наверное, уже готовится к нашей встрече. Расчесывает волосы…»

Отар отчетливо представил Манану в купальнике, стоящую перед зеркалом. Ее густые, распущенные волосы рассыпались по бронзовым от загара груди и спине.

«Вероятно, любуется своим стройным телом. А может, огорченно разглядывает еле заметные морщинки у глаз…»

Он как будто даже улавливал аромат ее тела. Ни одна женщина не волновала его так. А Ната?.. Неужели возможно любить двоих сразу? Ради Наты он, не задумываясь, пожертвует хоть жизнью, но никогда не испытывал к ней такого безудержного влечения. Может, потому, что красота Наты была иной? Может, эта безумная жажда обладать Мананой только импульс, вспышка и оттого так сильна?

Он мысленно сравнил Нату с Мананой и тут же от злости с силой ударил кулаком по стене, словно хотел уничтожить даже возможность подобного сравнения, понимая, как оскорбительно для его невесты сопоставление с этой блудливой, как кошка, лживой женщиной.

До двенадцати оставалось пять минут. «Манана Гавашели окинула напоследок взглядом свое упругое, загорелое тело. Она, вероятно, не сомневается, что Отар Нижарадзе уже навытяжку стоит в вестибюле».

«Она ведь может опоздать минут на двадцать», — спохватился он и взглянул на часы — двенадцать. Теперь Отар уже ни о чем не думал, только напряженно следил за минутной стрелкой. Незаметно, совершенно незаметно, но стрелка все-таки двигалась. В окно влетали шум машин и автобусов, голоса детей. Из окна напротив доносились нудные, однообразные звуки рояля. Однако негромкое тиканье часов заглушало все остальные звуки.

Прошли и эти двадцать минут. Сейчас Манана в ярости оглядывает вестибюль «Интуриста».

Отар испытал невыразимое удовлетворение. Теперь, даже если он от всей души пожелает, эта гордячка и близко не подпустит его. Он ощущал сейчас полный покой и свободу, чувствовал — каждый нерв повинуется ему. Отар торжествовал, в нем победило мужское достоинство, победило то, что неотделимо от понятия «настоящий мужчина», — мужество, добро, чувство ответственности и долга. Он не изменил не только Арчилу Гавашели, он не изменил мужской чести.

«От силы — еще месяц, и меня наверняка попросят со студии», — подытожил Отар, прекрасно понимая, что Манана будет мстить за оскорбление. Расставаться со студней было не жаль, жаль только, что Арчил Гавашели никогда не узнает правды. В его глазах Отар будет выглядеть полнейшим ничтожеством.

Отар вскочил с постели и начал делать зарядку. Он чувствовал себя легко и бодро, словно не было ни ночных, ни утренних терзаний. Будто он стряхнул с себя все разом и мгновенно разрядился, как разряжается наэлектризованный шарик при соприкосновении с землей. Всегдашние радость и беспечность снова вернулись к нему.

Он долго делал привычные упражнения так нехотя и лениво, точно из-под палки исполнял кем-то навязанную, обязательную повинность. Потом заглянул под кровать, вытащил оттуда две двухпудовые гири и стал выжимать их одновременно. На пятом жиме почувствовал страшную усталость и чуть не выронил гири. Голова закружилась, силы оставили его. Отар прислонился к стене. Дурнота не проходила несколько минут.

«Вот тебе результат бессонницы и волнений», — подумал он и взглянул в зеркало. Собственное отражение испугало его — в лице не было ни кровинки.