— Писательство — слабое место врачей, — признался Зураб Торадзе.

Молчание.

Давид Георгадзе снова смежил веки.

На сей раз врач решил, что разговор окончен, повернулся и двинулся к выходу.

Не успел он сделать и двух шагов, как глухой, полный боли голос пациента снова приковал его к месту:

— Он встает?

Главврач понял, кого подразумевает академик.

— Пока еще нет. Дней через десять, вероятно, сможет встать.

— Сознание будет отсутствовать полностью?

— Он будет мыслить на уровне инстинктов.

— Как долго я пробуду здесь?

— Если ваше здоровье будет улучшаться такими же темпами, то через месяц мы вас выпишем.

— Есть ли шанс, что мы где-нибудь встретимся?

— Не понял.

— Есть ли, спрашиваю, шанс, что я встречусь с ним?

— A-а, ни малейшего. Я перевел его на другой этаж.

— На какой? Мне необходимо знать все.

— На седьмой. Вы пока на первом. Скоро переведем вас на второй.

Молчание.

— Вас что-нибудь еще интересует?

— Ничего. Можете идти.

— Слушаюсь. Только лишний раз напоминаю: не забывайте, кто вы. Парикмахер обслужит вас без зеркала. Мне не хочется, чтобы маленькое зеркало испортило весь эффект. После бритья поставим вас на ноги и подведем к большому зеркалу, которое специально принесли сюда утром, — главный врач указал пальцем на стену.

Проследив взглядом за его пальцем, Давид Георгадзе увидел зеркало в рост человека, приставленное лицевой стороной к стене. Неприятная дрожь пробежала по его телу, и нервы напряглись до предела в ожидании чего-то неведомого.

Из зеркала глядел юный, высокий, мускулистый шатен. У него были карие глаза и нос с легкой горбинкой. Заметно удлиненный подбородок и энергичное очертание губ придавали лицу Рамаза Коринтели суровое выражение.

Поначалу академик даже не мог представить, что отражавшийся в зеркале юноша — он сам. Подумав, будто главный врач привел какого-нибудь молодого ассистента, попытался найти за ним себя. Но, когда на поворот его головы отражение ответило тем же, он понял, что видит Рамаза Коринтели.

Академик невольно вскинул руку и на миг задержал ее. Затем провел тыльной стороной кисти по вспотевшему лбу. Юноша в зеркале исправно повторил его движения. Сомнения отпали, ученый поверил, что чудо свершилось, что это он, превращенный в двадцатитрехлетнего молодого человека, стоит перед зеркалом, в испуге и изумлении разглядывая себя.

Перед тем как больному встать, главный врач снял с него пижаму и натянул на него спортивные трусы. Во время этой процедуры Давид Георгадзе не открывал глаз, ему не хотелось видеть свои нынешние ноги и тело, не хотелось знакомиться со своим преображением по частям. Лучше сразу увидеть в зеркале, что он отныне представляет из себя.

Главный врач, словно прочитав мысли пациента, торжественно произнес:

— Видите, во что мы превратили вас? В цветущего двадцатитрехлетнего атлета. И еще добавлю самое главное — в вашем новом, прекрасном теле воистину заключена прекрасная душа. Мы придали красоте огромные талант, знания и опыт. Разве не чудо совершено нами?!

Давид Георгадзе спокойно вытер лоб. Потом правая рука его соскользнула к мощной груди, прошлась по ней, ощупала бицепсы левой. Вместо радости сильное тело вызвало сначала тоску, сменившуюся затем испугом:

«Где я? На какой из полок этого живого шкафа?»

Он боялся вымолвить слово. Он приблизительно знал, какой у него теперь голос. Все эти дни, разговаривая, он не видел тела. А сейчас никак не верилось, что в теле юного мужчины, отражавшегося в зеркале, находится он сам, и внушительный, молодой баритон, рождавшийся в недрах этой широкой груди, лишний раз подчеркнул бы, что академика Давида Георгадзе уже не существует. А если и существует, то он проглочен этим здоровым и мощным юношей.

«Где же я? — снова засвербила зловещая мысль. — Где я существую и где мыслю?»

Взгляд академика непроизвольно задержался на лбу юноши в зеркале.

«Я там, в этом черепе, запертый, замурованный. Я мыслю и существую за этим лбом. Вот и все!»

По телу забегали миллионы муравьев. Георгадзе ощутил миллионы жгучих уколов.

«Если я только за этим лбом, если я навечно заточен в эту черепную коробку, почему я ощущаю эти уколы? Почему холодная и скользкая глыба, давящая на сердце, толкает меня к пропасти?»

Незаметно для главного врача Давид Георгадзе ущипнул себя за бедро.