20

У стальных ворот КПП кавалькаду из трейлера, двух "рафиков", "форда" и "мерседеса" остановил подполковник-режимщик. За его спиной великанами казались и без того не хилые мужики -- майор, дежурный помощник начальника колонии и три контролера с одинаковыми сержантскими погонами.

Нажатием кнопки директор певицы опустил стекло в "мерседесе".

– - В чем дело?
– - раздраженно бросил он в щупленького и на вид совсем безобидного подполковника.

– - Досмотр. Положено, -- пробасил тот, и директор даже наклонился к передним сиденьям, чтобы рассмотреть, кто же это из стоящих за ним здоровяков произнес таким бульдожьим голосом.

– - А что проверять? Ничего мы вроде из ваших богатств не украли, -- с издевкой прожевал пухлыми губами директор.

– - Пусть проверяют, -- простонала из угла машины съежившаяся певица.
– - Только быстрее. Только как можно быстрее. Я хочу под холодный душ. Я хочу выпить.

– - Я захватил виски, -- потянулся к дипломату директор.

– - Какое?
– - безучастно спросила певица.

– - "Джим Бим", -- прочел на этикетке директор. Хотел добавить: "Твое любимое", но не успел, потому что певица нервно лягнула ногой пустое переднее сиденье рядом с водителем.

– - Я не люблю "Джим Бим". Я его ненавижу. Хочу "Балантайн".

Директор защелкнул дипломат и крикнул скульптурной группе из четырех человек за окном:

– - Проверяйте. Только быстро.

Статуи мгновенно ожили. Каждый из пяти человек пошел к своей машине, и никто друг друга ни о чем не спрашивал, словно подполковник мог командовать мысленно.

Захлопали двери, багажники, капоты.

Подполковник, не жалея свой новенький мундир, влез в кузов трейлера, отбросил наверх тяжелый, в серой коросте грязи, тент. Под лукавым взглядом гундосого грузчика, хрустящего огурцом, осмотрел ударную установку, зачем-то понюхал медную тарелку, заглянул во все футляры инструментов, школьной металлической линейкой прочистил все щели вдоль борта за аппаратурой.

– - А это что?
– - показал на акустические колонки.

– - Шоб звук громчее был, -- еле выжевал вместе с огурцом гундосый. Громко сглотнул.
– - Смотри за динамики не берись, а то током убьет, -соврал он.
– - Знаешь, как долго они после концерта еще напругу сохраняют?!

Отклонившись вбок, чтобы дать свету упасть на лицевую сторону акустических колонок, подполковник прошелся взглядом по ровненькой, нигде не разорванной войлочной обивке бортов, по серым пластиковым уголкам, скрепляющим скрытую под войлоком многослойную фанеру, внимательно изучил штепсельный разъем, грузовые ручки, смешной, огурцом торчащий самый маленький динамик, металлические диски решеток на двух других динамиках и вдруг заметил полуприкрученный шуруп на нижнем, самом большом диске.

– - Идите сюда, -- недовольно позвал он грузчика.

– - Пошел вон! Хамлюга!
– - взвизгнула где-то за бортом певица.
– Олег, дай ему по роже! Дай!

Подполковник выпрыгнул из трейлера, чуть не сбив с ног никуда и не думавшего идти грузчика, обернулся и увидел сцепившихся директора певицы и майора.

– - Отставить!
– - бахнул он басом, которого от себя не ожидал.

Руки майора мгновенно, словно подполковник омертвил их одним словом, упали с груди директора. А тот пнул его, но с таким же успехом он мог бы толкнуть от себя гранитную скалу.

– - Что случилось?
– - вырос рядом с ними подполковник.

– - Я пожалуюсь на вас министру, -- зашипела из-за распахнутой дверцы машины все еще сидящая в салоне певица.
– - Эта свинья... этот капитан...

– - Я -- майор...

– - Этот капитанишко копался в моих личных вещах, в моих сумках... Эта сволочь...

– - Эсмеральдочка, тебе нельзя волноваться. У тебя -- сердце, -дрогнул голос директора.

– - Это досмотр. Положено, -- проурчал нутром подполковник.
– Здесь -- закрытая зона, колония...

– - Я лично знаю вашего министра, -- прошипела певица.
– - Я пела на концерте в честь Дня милиции. Я пела потом у него на банкете. Он мне... Я вам...

– - Эсмеральдочка, успокойся, -- кажется, уже и директору надоели ее истерики.

– - В чем дело?
– - спросила всех сразу и никого конкретно подошедшая Грибанова.

Она только что отправила со двора в жилкорпус наконец-то построенных, но не успокоившихся воспитанниц, она ненавидела себя за то, что согласилась провести эти жуткие съемки, и все еще стоящие на территории колонии киношники и певица настолько усиливали эту ненависть, что облегчить ее она могла лишь выгнав их отсюда.