Рауф прекрасно понимал, что все это результат зловещей деятельности Аскерова, и поэтому лишь горько усмехнулся, когда Горхмаз попытался объяснить трусливое поведение судьи необычностью предстоящего процесса, но спорить не стал.

Заключительное заседание началось выступлением прокурора. То, что прокурору дали слово сразу же после перерыва, Рауфом было расценено как доброе предзнаменование, так как ему было известно, что у большинства людей после обеда появляется благодушное настроение и желание сделать приятное окружающим. Но прокурор, спортивного вида молодой человек лет двадцати семи в модном костюме, не только не оправдал надежд Рауфа, но произвел самое отталкивающее впечатление своим выступлением.

Начал он вполне прилично - улыбаясь, сказал, что еще со школьной скамьи восхищался мастерством такого опытного и талантливого адвоката, каким является Ариф Гейчайлы, продолжал бы восхищаться им и в дальнейшем, если бы не сегодняшняя речь, в которой тот пытался представить поведение подсудимого чуть ли не как невинное баловство, в то время, как действия великовозрастного вооруженного человека, проникшего ночью на территорию государственного учреждения и не остановившегося перед взломом двери, являются как раз одним из тех преступлений, которые из-за полного отсутствия моральных устоев у совершающих их, представляют для общества особую социальную опасность.

Прокурор сказал, что, по его мнению, подсудимый принадлежит к типу правонарушителей, у которых на пути к достижению корыстней цели не существует никаких нравственных барьеров. Конечно, Рауф, который без труда проник в процесс мышления юного карьериста, понял, что того меньше всего беспокоит урон, нанесенный зоопарку. Весь его пыл вызван желанием произвести за счет Рауфа выгодное впечатление на окружающих, но от этого легче ему не стало. Оказалось, что очень неприятно в присутствии собственной жены и посторонних людей выслушивать о себе такие обидные слова. По ходу выступления прокурор попросил секретаря показать присутствующим фотографию птицы, сказал, что похищение этого редчайшего экземпляра перечеркнуло работу большой группы ученых и нанесло науке урон, последствия которого пока предсказать нельзя.

Поговорив о Рауфе еще полчаса в том же тоне, прокурор обратился к суду с предложением осудить его на основании двух статей уголовного кодекса к тюремному заключению сроком на пять лет.

До этого у Рауфа и в мыслях не было выступать, но речь прокурора довела его до такого неистовства, что он с готовностью кивнул, когда судья спросил, есть ли у него желание высказаться перед тем, как суд удалится на совещание? Рауф встал, но заговорил не сразу, растерялся, когда увидел, что прокурор начал пробираться к выходу из зала. Мощным усилием воли, наподобие вулкана, который первым делом при пробуждении выбрасывает из себя осевший в кратере мусор и уже потом извергает из раскаленного жерла испепеляющие окружающий мир потоки расплавленной лавы, Рауф освободился от сковывающего смущения и вздохнул;

– Вот! Посмотрите на него!
– собственный голос показался ему очень звучным, позже выяснилось, что он и на самом деле говорил громко, во всяком случае, по словам Халиды, ей казалось, что Рауф говорит в микрофон.
– Он уходит! Ему не интересно, как закончится суд и что будет с человеком, которого он потребовал посадить на пять лет, посадить в тюрьму!
– Все головы повернулись в сторону прокурора, который, густо покраснев, замер на месте и уставился на судью, но тот, даже не взглянув в его сторону, ждал, что скажет дальше подсудимый.

На возвращение прокурор потратил секунд десять-двенадцать, каждая из которых показалась Рауфу приятной и поэтому чересчур короткой.

– Дорогой товарищ прокурор, наверное, не знает, что такое пять лет. За пять лет люди получают высшее образование, за

пять лет строят водопровод, даже война длилась всего четыре года, а этот дорогой товарищ прокурор хочет на целых пять лет

посадить в тюрьму человека. За что?
– Рауф обвел взглядом зал и увидел, что его внимательно слушают.
– Я спрашиваю, за

что? Даже на фотографии видно, что это не орел и не павлин, а очень противная птица, за которую заплатили огромные деньги, причем валютой. Разве это не преступление, выбросить государственные деньги за какую-то паршивую птицу, для которой приходится привозить из-за границы корм, и тоже на валюту? Наш дорогой товарищ прокурор сказал, что я ее съел! Это

клевета! Разве у нас голод, чтобы такой человек, как я, стал есть что попало? Допустим, я ее' все-таки съел. Надо мне за это

давать пять лет?.. Удивляюсь, что такого молодого человека назначили прокурором. Он же ничего еще не повидал, жизни не

знает. В то время, как его сверстники строят БАМ и электростанции, он сразу же после института устроился на работу в

самом центре города для того, чтобы несправедливо обвинять людей. Надо еще проверить, как он сюда устроился и кто его

устраивал!
– Последние слова Рауф произнес с расстановкой и медленно в оттого они прозвучали особенно веско.
– И потом

надо быть политически грамотным, читать газеты. Давайте подумаем, кому на руку все это дело? После того, как меня обвинили в воровстве, я про эту птицу все узнал. Ее зовут киви, и она живет в Новой Зеландии. Этих птиц там столько же, сколько у нас кошек, не меньше. Житья от них там нет, по ночам забираются в дома и воруют еду.
– Рауф, посмотрел на членов