Голос ее прервался.

– Сын мой, - отдышавшись, продолжала больная, опять обращаясь к одному Фридуну, - почему ты молчишь? Расскажи что-нибудь о родных местах... Разве не слышал ты поговорку: "Обрел родину - обрел веру"? Есть хорошая баяты. Ее напевал мой покойный отец. Давно!.. Очень давно. Тогда мне было лет шесть или семь.
– Больная силилась вспомнить слова баяты. Вдруг глаза ее затеплились, и она прочла нараспев:

Жить в отчизне, мой любимый, хорошо!

Быть с ней век неразлучимой хорошо!

Для прогулки краткой лишь иные страны,

Умереть в стране родимой хорошо!

– Дочь моя Судаба! Сын мой Фридун! Увезите меня на родину! Спасите меня из этой темницы!
– взволнованно продолжала она.
– Дайте умереть там, где глаза мне закроют родные люди! Увезите меня отсюда!..

И женщина со стоном упала на подушки и потеряла сознание.

Судаба закрыла лицо руками.

Через некоторое время, придя в себя, больная нежно взяла дочь за руку.

– Поди, моя красавица, к себе, отдохни немного!
– проговорила она ласково.
– А я скажу им несколько слов... Иди!

Судаба встала и, пошатываясь, вышла из комнаты.

– Сын мой Фридун!
– начала больная слабым голосом, когда дочь вышла. Я тебя считаю своим сыном, потому что ты, как я посмотрю, вскормлен чистым молоком. Я благодарю аллаха, что он свел мое единственное дитя с таким, как ты, честным юношей, рожденным от благородной матери. Что до него, - она кивнула на Ризу Гахрамани, - он тоже мне сын. Я больше не встану. Поэтому слушайте, дети мои...

Больная глубоко вздохнула.

– Вы, наверно, знаете, что Судаба не дочь Хакимульмулька. Отец ее азербайджанец, наш земляк. Это был статный, здоровый, добрый человек. Не чета этому курильщику опиума, чье лицо источает яд. Еще в ранней юности отец Судабы увидел меня и полюбил на всю жизнь. Мне было восемнадцать лет, когда я бежала с ним из дому. Вскоре родилась Судаба. В Тебризе тогда было восстание под руководством Шейха. Отец Судабы тоже присоединился к повстанцам, и вскоре стал первым помощником, правой рукой Шейха. В Тебризе была объявлена свобода. Но из Тегерана - этого проклятого города - послали против восставших войска. Хакимульмульк был в шахских войсках. Как-то этот Хакимульмульк попал в руки моему мужу. Муж отрезал ему левое ухо, остриг усы и отпустил. "Отправляйся в Тегеран и передай привет тем, кто послал тебя", сказал он Хакимульмульку. Вскоре богачи убили Шейха. Муж мой был схвачен ими. Эта старая лиса Хакимульмульк приказал обезглавить его. И труп моего мужа вместе с трупом Шейха волочили по улицам Тебриза. Этого им показалось мало. Тогда каждый из них захватил себе жену муджахида. С тех пор я и стала пленницей этого развратника. Теперь, дети мои, он зарится на мою дочь... Эта старая гиена мечтает о Судабе. Я рассказываю вам все это для того, дети мои, чтобы вы ее защитили. Она совсем одна на белом свете!..

Взволнованный ее рассказом, Фридун молча кивнул головой, а Гахрамани торжественно сказал:

– Обещаем! Пока мы живы, как зеницу ока будем оберегать Судабу-ханум.

Судаба приоткрыла дверь. Почувствовав это, мать позвала ее:

– Заходи, дочка, заходи!

Девушка подошла и села возле больной.

– Я доживаю последние минуты, - с трудом сказала женщина.

– Больше не буду вас беспокоить... Увезите хотя бы мои кости в Азершехр. Похороните там. Я буду лежать спокойно в родной земле.

И больная закрыла глаза.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Сажав в ладони монету, Аяз, весь дрожа от холода и страха, подбежал, шлепая босыми ногами по грязи, к одной из базарных пекарен и, взяв на два крана хлеба, сунул его под мышку и поспешил обратно к матери.

Неожиданно за какой-то сколоченной из досок лавкой он увидел гревшихся на солнце одетых в лохмотья таких же, как и он, ребятишек. Наблюдая издали за ними, Аяз заметил вдруг мальчугана, который, ловко сплетая пальцы, мастерил то верблюжью голову, то зайца, то собаку. Это было так забавно, что Аяз остановился поглядеть на фокусника. Тот продолжал делать фигуры, одновременно изображая тех зверей, которых показывал; он лаял, пищал, мяукал, ржал, блеял. Вокруг него столпились и взрослые.

Вдруг раздался истошный крик какой-то женщины:

– Держи вора!

Все обернулись. Оказалось, что кто-то из компании мальчишек утащил у зазевавшейся торговки пару носков и юркнул в толпу. Женщина продолжала вопить, покрывая своим голосом шум базара.

Подоспел здоровенный жандарм и схватил мальчишку за шиворот. Пытаясь вырваться, мальчишка впился жандарму в руку. Тот вскрикнул от боли, а ребята скопом кинулись на выручку к товарищу. Поднялся невероятный шум, все перемешалось.

С помощью подошедшего полицейского жандарм все же забрал сорванцов, прихватил за компанию и Аяза, и погнал их с базара.

Аяз грустно и растерянно ковылял вместе со всеми на своих худых ножках. Дойдя до каких-то развалин на окраине города, жандарм оставил детей, пригрозил им:

– Если увижу кого-нибудь на базаре, придушу!

Привыкшие ко всему, ребята быстро освоились на новом месте. Одни, привалясь к развалинам, повертывались к солнцу то одним, то другим боком, другие карабкались на стены, третьи, как куры, копошились в земле. Лишь Аяз одиноко стоял в стороне. К нему подошли двое: тот, что выделывал пальцами всякие-фигуры, и тот, что стащил у женщины носки.

– Умеешь в карман лазить?
– спросил один из них.

Аяз молча покачал головой.

– А перевалить через стену на чужой двор можешь?

Аяз снова отрицательно покачал головой. Тогда тот, что стащил носки, ударил Аяза кулаком по голове.

– Чего головой мотаешь? Немой, что ли?

– Чего дерешься?
– оттолкнул Аяз мальчишку.

Тогда второй оборванец с размаху ударил Аяза по лицу. Рот Аяза наполнился теплой кровью. В отчаянии он ухватил мальчишку за ноги. Началась потасовка. Но двое одолели одного и, оставив Аяза лежать на земле, бросились бежать. Убежали и остальные ребята, унося хлеб и деньги Аяза. Весь измазанный в крови и грязи, Аяз поднялся и сел. Наступили сумерки. С ужасом думал он о том, как ему теперь найти мать и братишку.