Николай хмуро выслушал тираду Махурина и, понурившись, сказал:

– Да понял я… Ну, все, Сань, двину-ка я на свои рубежи. Думать.

– Я все-таки настоятельно тебе советую увезти своих, жену и пацана, а уже потом принимать решение. Если все-таки решишь обратиться к ментам, то это, я уверен, не гарантирует тебе нормального решения твоего вопроса. Более того, последствия все равно могут быть для тебя непредсказуемыми. Поверь мне. Лучше их завалить, а самому – свалить. Завалил – и свалил. Я тебе плохого не посоветую. Ты меня знаешь, – сказал Махурин и с прищуром посмотрел на Николая.

Тот усмехнулся.

– Ладно, Сань, посмотрим. Я тебя понял.

– Нет, ты не понял. Седова из СИЗО выпустят через два– три дня после ареста, если он, этот арест, еще и состоится. И у тебя начнутся проблемы. Тебя могут просто замочить.

– Им нужен не я, а мой бизнес, – сказал Николай.

– Твой бизнес может перейти к наследникам. Ты хочешь, чтобы и у них начались проблемы?

– Я думаю, до этого не дойдет.

– Ты хотя бы своих увези, послушайся. Ты понимаешь, что мамонтовцы почти в открытую противостоят ментам? Нет, ты не понимаешь. Ты послушай меня. У тебя еще есть время.

– А я пока еще никакого решения не принимал, Сань. Я подумаю. Может, я еще и приму… твое правильное решение, – усмехнулся Николай.

Друзья попрощались, и Николай вышел. Проходя мимо коридорного стража, молча кивнул ему головой. Тот посмотрел сквозь Николая и никак не ответил. «Странный все-таки он», – подумал Николай.

Он сел в свой «москвич», завел его, включил первую передачу, но тут же выключил. «А куда я сейчас поеду?» – неожиданно подумал Николай. Он откинулся на спинку сидения, закрыл глаза: ему хотелось просто посидеть и подумать.

Разговор с Махуриным не дал ответ на главный вопрос: «Что делать?». Варианты, предложенные другом, особенно те, на которых он мягко настаивал, грозили в дальнейшем, после их осуществления, непредсказуемыми последствиями. Но главное состояло не в этом. Предлагаемые Махуриным способы решения проблемы на самом деле возникшую проблему не решали. Бросить бизнес, расстреляв предварительно бандитов, или потерять его – разве это в его положении не одно и то же? Кто знает, сколько еще продлится в Приокске эра немилосердного бандитизма, а значит, сколько ему придется скрываться, если будет реализован этот вариант? Никто не знает. Известно лишь одно: пока что бандиты день ото дня становятся все сильнее и сильнее. Вот и получается, что не решив одной проблемы, он наживает еще одну. Мало того, что магазин будет им брошен на произвол судьбы, он еще будет вынужден скрываться… Сомнений в том, Махурин поможет ему и сделает все, чтобы увезти семью и уйти от ментов и бандитов самому, у него не было: Махурин мог в считанные часы достать откуда-то любые документы – паспорта, визы, билеты. Но все равно это – не решение проблемы.

И тут Николаю пришла в голову такая мысль, от которой у него похолодело внутри, а сердце учащенно забилось. Уж не мог ли Махурин, настраивая его на расстрел бандитов и отъезд из Приокска, подталкивать таким образом его к решению своих проблем? Как это говорят у бандитов? Развести в слепую! Вслепую – значит руками его, Таврогина, устранить одного из самых авторитетных криминальных бригадиров Приокска вместе со свитой?

Николай заерзал в кресле, заглушил зачем-то автомобиль, хотя двигатель еще не прогрелся до рабочей температуры.

Через минуту размышлений, он отверг эту версию и устыдился своему предположению. Нет, не может друг, несмотря на то, что бандит, использовать его, как пушечное мясо! Почему? Да потому что он – друг, потому и не может. Потому что это – предательство. Так ведь друзья-то и предают. Враги не предают, потому что они – враги. Враги бывают подлыми или благородными, сильными или слабыми, тайными или явными, но никогда – предателями.

Еще через несколько минут Николай окончательно отбросил всякие сомнения в искренности Махурина.

Остаток этого дня, полночи и первую половину дня следующего Николай обдумывал свой предстоящий визит в РУОП и его возможные последствия. И Седов, и Махурин – оба предупредили его о бессмысленности обращения к ментам и объяснили, почему делать этого не следует. Но если он воспользуется этим предупреждением, послушается его, то в таком случае он вообще лишится возможности защитить себя. Защита – это всегда противодействие тому, кто тебе угрожает, защита – это действие, а не бегство от опасности. Бросить магазин, честно им приобретенный? С какой-то стати? Да и потом – что значит оставить и уехать на время? Почему? Потому что иначе они отберут магазин силой? Но неужели им не смогут противостоять, а значит, и защитить его собственность люди, призванные это делать от имени государства? Они же уполномочены Государством! За ними Государство! То, что Махурин, явно издеваясь, говорит, что особые отряды вооруженных людей в российском государстве – это и есть они, то есть бандиты, – всего лишь метафора, игра извращенного сознания, не более. Да и нет за приокскими бандитами такой силы, способной противостоять хотя бы тому же самому РУОПу. Тот же Махурин, несмотря на его умственные выкладки о неспособности ментов кому-либо противостоять, опасается полковника Богачева, старается так вести свой криминальный бизнес, чтобы не пересекаться со службой, возглавляемой этим полковником… Значит, боится все-таки? Значит, приокский РУОП способен противостоять и защищать? Конечно, угрозу Седова увеличить долг, в случае обращения к ментам, нельзя не воспринимать всерьез. Но это предупреждение следует рассмотреть и с другой стороны: если сказал, что не надо обращаться к ментам, значит, опасается, что такое обращение последует? Значит, опасается ментов – ведь они обязательно отреагируют на заявление о вымогательстве? А сделать это они могут только одним способом: повяжут Седова и его братву, ну, сто пудов – повяжут! И, может быть, до сих пор не повязали только потому, что люди боятся его угроз и потому не обращаются в РУОП за помощью?

Николай, когда дошел до этого этапа своих размышлений, даже вскочил с кресла и нервно заходил по кабинету.

Да, да, именно так – никто же не обращался! А поэтому и никаких действий против Седова и его братвы не предпринималось! Недавно тут один сантехник, приходивший ремонтировать санузел в магазине, рассказывал, как он ходил в милицию жаловаться на жену, угрожающую ему убийством, если он пить не перестанет. Говорит, пришел к ним, рассказал, что так, мол, и так, жена грозится, даже чего-то в еду ему подсыпала, его потом, мол, целый день рвало, аж до крови. А эти жеребцы в форме, один другого здоровее, бугаи чертовы, ржут, говорит, над ним – и только. Говорят, ну, ведь жив же, чего тебе? Какое такое заявление о покушении на твою жизнь? Вот когда она действительно, это самое, совершит действия, которые повлекут серьезные последствия, тогда и приходи, говорят. А как это, спрашиваю? А так, говорят, когда еще серьезнее последствия будут, тогда и меры, мол, примем. Еще серьезнее! Если будут еще серьезнее, тогда, говорю, я уже буду трупом. Вот это, говорят, и будет твоим заявлением. Один у них там, самый умный видно, сформулировал: говорит, нет заявления, нет и преступления! И давай ржать опять! А пока что ты, говорят, свою суженую предупреди, что ты нас уведомил о ее гадских намерениях. Так и не приняли, говорит, заявление, отправили назад, да еще угрожали, что, мол, если не перестану приставать к ним, то в обезьянник посадят, к бомжам, на всю ночь. А за что? Я же только двести грамм выпил перед тем как к ним придти!