– Но я просто нашёл в себе эту силу. Она вдруг начала плескаться во мне, и осталось лишь излить её. Сначала я пробовал понемногу, но потом решил, что мне незачем сдерживаться.

– Как раз это и подозрительно. Просто нашёл – не объяснение, – пояснила Ганиш. – Всё это напоминает мне управление на расстоянии. Кто-то тщательно спланировал эксперимент. Тот, кто знал, что расследовать приедут люди из столицы, и заранее приготовил себе маску. Ты сыграл роль этой маски.

– Но почему вы решили, что истинная преступница – та девушка? – спросил Старатос.

– Очевидно ведь. Она держала руку на пульсе происходящего. Явилась убедиться, что её ловушка захлопнется как надо. А вы и проглотили её крючок. Представляю, как она веселилась.

Ванни поёжился. Осознавать, что из тебя сделали слепую марионетку, неприятно, однако, это лишь прибавило ему рвения докопаться до правды.

Ганиш завела Ванни в комнату, похожую на личный кабинет. Письменный стол чёрного дерева, кресло, несколько книжных шкафов, забитых до отказа, и чертежи на стенах. Похожие были на картинах в коридоре, ведущем в лабораторию Старатоса, но в сравнении с этими его изображения были примитивными, как сочинение первогодка против эссе выпускника школы. За столом занимался ассистент и помощник наставницы, он морщил лоб, вникая в столбцы разноцветной вязи символов на странице древнего трактата.

Жестом приказав всем остальным, включая этого юношу, моментально вскочившего при виде госпожи, отступить к стене и тем расчистить ей место, Ганиш поставила Ванни в центре, где на каменном полу была выбита неизвестная ни Старатосу, ни Ричарду гексаграмма. Старатос бывал здесь во времена ученичества, но заметил её только теперь – прежде считая лишь частью общего орнамента. Он не узнавал ни одной черты в ней, и, вероятно, потому и не распознал как основу для алхимического ритуала.

А, судя по приготовлениям Ганиш, именно ритуал им предстояло провести. Степень её сосредоточенности, слишком серьёзная и мрачная, и застывшая на лице маска пугали – Ганиш словно обнаружила маячивший перед ней страшный призрак из прошлого, тянущийся костлявыми пальцами, напоминающий то ли о долге, то ли о грехе. Женщина словно бы намеревалась раз и навсегда покончить с неким давним и непримиримым врагом, ненавистным до каждой клеточки тела, до каждой капли крови и струнки души.

И Старатос понял. Алхимия выдавала даже надёжнее, чем походка или почерк. Не иначе как Ганиш сообразила, с кем они имеют дело, и столкновение с этой личностью у неё отнюдь не первое.

Ванни стоял с закрытыми глазами. Его щуплая фигурка казалась неуместно в таких обстоятельствах, и внезапно Старатоса прохватила жалость, а ещё – то самое интуитивное ощущение вопиющей неправильности, о котором говорила Ишка. Они щедро добавляли горького питья в чашу страданий этого бедного дитя, и с них непременно спросят, когда эта чаша переполнится. Искренне веря, что хотят как лучше, они всё равно что использовали его как разменную монету для решения своих проблем.

Бледный зеленоватый свет побежал по тонким желобкам гексаграммы, сходясь к центру, в одной точке, наполняя Ванни снизу вверх. Зрелище потустороннее, а сама процедура отдавала чем-то зловещим, угрожающим. Они словно приносили жертву сверхъестественным даже по их, постоянно взаимодействующих с невозможным, меркам силам.

Старатос вдруг моргнул, тихо ахнул и бросился вперёд. До него вдруг дошло, что растворение мальчика в этом пожирающем саму жизнь сиянии не мерещится, и это не естественный зрительный эффект, который скоро пройдёт – тот и впрямь исчезает, тает на глазах. Увы, Старатос не успел. Его пальцы сомкнулись на пустоте. Только холодком немного проняло руку от кисти до локтя.

– Так не должно было случиться! – нарушив гробовую тишину первой, поражённо воскликнула Ганиш.

От Ванни не осталось ничего. Ни крови, ни клочка одежды, ни упавшего волоска. Он так и не вскрикнул, не заплакал, не попытался вырваться и сбежать, даже не шевельнулся. Пропал тихо и мирно, как если бы так и полагалось.

***

В огромной овальной призме, висящей над столом, клубился тусклый серый туман. Ганиш всматривалась в его недра с жадностью высматривающего добычу коршуна. Если приглядеться, можно было понять, что туман движется не просто так – он полз навстречу, как если бы сквозь него медленно пробирались.

Ганиш редко опускалась до чувства ложной вины. Именно ложной – она тщательно приготовила обряд и точно знала, что выполнила всё верно. И никто не мешал ей извне, она бы почувствовала даже самое аккуратное вторжение. Следовательно, ритуал сработал как надо. Выявил суть Ванни, и оказалось в ней что-то такое, что и вынудило его раствориться в воздухе. Такое происходило с магическими и алхимическими иллюзиями, но не с живыми созданиями – никак, ритуал развеивал только фальшивые образы, совершенно не влияя на плоть.

Ганиш не могла стерпеть такую пощёчину, и отныне была почти уверена, что распознала настоящего автора трагедии в том посёлке. Она помнила этот стиль, и её мороз по коже продрал от мысли, что придётся вскрыть собственный застарелый шрам на самолюбии, а заодно всколыхнулась ненависть. Когда тебя предаёт кто-то, кого ты ценила дороже, чем родную сестру, когда вы разошлись, взаимно нажелав друг другу всякого, и при этом сила осталась не на твоей стороне – разум никогда не избавится от такой саднящей занозы, он будет прокручивать болезненные моменты снова и снова. Ганиш не хотела смотреть на ту девочку, которой была в те годы – плачущей в подушку, отчаянно завидующей, не понимающей, за что та, без кого она не мыслила жизни, использует любой случай, чтобы подчеркнуть за её счёт своё превосходство. И ведь правда была блестящей, во всех начинаниях передовой, тут лишь восхищаться и остаётся. Лгут или не разбираются в теме все, кто заявляет, будто талантливые и успешные так себя не ведут. Здесь выдающийся алхимический дар сочетался с предельным высокомерием.