«Любит...» Да, он знал, что Аннушка его любит. А Марина? Не ради ли Ивана она пошла на бандитский нож?

Что ей можно было сказать в тот момент? Любые слова прозвучали бы фальшиво.

Иван растерялся, не знает, что ответить. А их уже поторапливали: за арестованными пришла машина.

«Аннушка любит тебя...»

Он мог тогда сказать ей такое, о чем, возможно, пришлось бы потом сожалеть всю жизнь. «Она любит! А ты? А меня вы спросили, кого люблю я?»

Но Марина — умница, зажала ладошкой ему рот. «Не надо... Молчи! — молили ее глаза. — Мне хорошо и без слов... Я же вижу...»

— Заканчивайте свидание!

Марина чмокнула его в щеку:

— Прощай, человек ты мой, человек... Аннушка будет тебе всю жизнь верной женой. А я — другом...

Осужденных увели, комната опустела. Иван еще какое-то время стоял, словно одурманенный. Он потерял что-то очень важное для себя. Может, самое нужное в жизни... На судне в штормовом океане разбили единственный компас... Как же быть? Как определить направление? Где земля? Где родной порт? Вокруг — только вздыбившиеся волны, куда ни глянь — до самого горизонта — туманная темень...

Аннушка ждала его в вестибюле. Увидела, поспешила навстречу.

— Ну, что она говорила? Что?

Он пожал плечами: такое короткое свидание. Многое хотелось сказать, да не успел.

— Наказала, чтобы я женился на тебе.

Аннушка оторопела. Не знала: верить — не верить? Шутит Иван или всерьез?

— Марина вас так любит...

Аннушка не смела поднять глаз: теребила кончик платка. Он легонько взял ее за подбородок, хотел увидеть глаза. Но девушка зажмурилась.

— Посмотри на меня, — потребовал Иван. А когда она раскрыла свои глазищи, спросил: — А кого я люблю?

— Не знаю, — тихо ответила Аннушка. — Наверно, Марину... Ее нельзя не любить. Она красивая и хорошая.

— А надо бы знать, — укорил он ее.

Но и сам в тот момент толком ответить на свой вопрос не мог. Еще несколько минут тому назад, в арестантской, он готов был последовать за Мариной на край света. Шли же жены декабристов за мужьями в Сибирь. Ушла за Дмитрием Карамазовым непутевая Грушенька. Почему за любимой не может последовать на край света и он!

Стоя перед переполошившейся Аннушкой, глядя в ее набухшие от слез глаза и зная, что причина этих слез он, первая ее невысказанная любовь, Иван растерялся.

И там... И тут... Таких два разных чувства! Там — жажда подвига во имя... Здесь что-то тихое, удобное, очень неопределенное...

Если «то» — любовь, тогда что же «это»? А если «это» — любовь, тогда что же «то»?

В каждом своем письме из заключения Марина спрашивала: «Поженились? Нет? Почему с этим тянете! Я хочу, чтобы у вас был сын».

Не отдавая себе отчета, Иван инстинктивно чувствовал, что Марина торопит события: «Пока я отбуду срок — у вас с Аннушкой все должно определиться, да так, чтобы назад возврата не было».

Аннушка молча показывала ему такие письма. И однажды Иван решил: «Марина этого хочет». Он никогда потом не сожалел о том, что расписался с Аннушкой; через неделю уже привык к ее заботам о нем и ее постоянному присутствию.

Впрочем, поскорее жениться у него была особая причина: приспело время официально усыновить Саню, который жил с ним. А женатому пройти все бюрократические рогатки на этом пути гораздо проще.

Марина вернулась из заключения через три с половиной года. Иван с Аннушкой и Саней в ту пору жили в большом обветшавшем доме Крохиных. Марина, конечно же, тоже поселилась под родительским кровом. Она быстро нашла общий язык с мальчишкой. И с тех пор стала членом Ивановой семьи.

Не слукавил ли Иван Иванович в то далекое время перед самим собой? Он никогда не задавал себе такого вопроса, поэтому и ответа на него не было.

Саня сидел перед ним, как неумолимый судья.

«Судить других — легко, — думал Иван Иванович. — А вот себя... И не только судить, но и осудить! Приговорить! А ведь мы чаще всего лишь делаем вид, будто судим себя. На самом деле лишь защищаем и оправдываем. По любому случаю находим смягчающие вину обстоятельства, смягчающие до такой степени, что вина кажется заслугой».

Да... Приходит время, и сыновья судят отцов. Только не по отцовским законам, а по своим, предлагая свои мерила добра и зла.

— Ты, отец, прошел в жизни мимо своего счастья. Вернее, не прошел, а прошмыгнул и обрадовался: «Не заметили». Такую женщину обошел! Чище и выше ее нет на земле. А она свою любовь к тебе выстрадала. Она и сейчас живет в твоем доме только для того, чтобы видеть тебя.

— Ну уж ты... Сочинитель, — смутился Иван Иванович, которому укорные слова сына были приятны. По крайней мере, не противны.