— Думаю, тебе достаточно всего наговорили.

— Я слышал их слова. Не ваши… не твои.

— Амаута! Я это сделал, и достаточно. И не пытаюсь юлить, как ты, защищая своего отца.

Говорил зло, словно выплевывая даже не слова — шаровые молнии:

— Жаль, не могу разобраться с ним лично.

— Ты уже разобрался, — Огонек произнес это одними губами, но Кайе услышал, и, кажется, осознал.

— Хоть я не верю в виновность моего отца, ты все равно уже невольно свел счеты, — сказал Огонек, садясь и бездумно запуская пальцы в сырой мох, росший тут повсюду. — Мои близкие все мертвы, эта веревка доплетена.

— Еще ты остался. Почему бы не убить и тебя в завершение? — Кайе остался стоять рядом с ним.

— Потому что ты не знаешь и не узнаешь правды, и день за днем будешь сомневаться, вдруг зря убил человека, который относился к тебе хорошо и предлагал мир. И которому ты сам предложил Силу. Даже если сейчас я для тебя мошка, ты долго будешь думать об этом, насколько я тебя знаю.

— Насколько? Что говорят у вас там, на севере?

— Многое… ничего хорошего. Но они — не я.

— Ты так же думал, когда отказывался со мной разговаривать после смерти твоих обидчиков с прииска?

Тошнота подкатила к горлу — не стоило напоминать про тот день! Огонек почти пожалел, что не помог сейчас Лачи. А потом вспомнил про близнецов. Спутники Лачи, жалея их, тоже говорили про Круг…

— Скажи… тот северный заложник…

— Ну?

— Ты его… как оборвалась его жизнь? — похолодел Огонек, не решаясь спросить в открытую. Юноша мотнул головой, бросил:

— О ком бы вспомнил! — и добавил чужим каким-то голосом: — Жаль, но убил его все же не я. Ты счастлив?

— Куда уж больше… Зря я не свернул себе шею или не разбил череп совсем, когда свалился с той лестницы.

Кайе насторожился:

— А это когда?

Рассказывать не хотелось, но пришлось. Кайе слушал неожиданно внимательно, и — Огонек поклялся бы — сейчас не враждебно.

— Ты же… вот почему она открылась… — поднял руку, коснулся спины у лопатки, еле слышно сказал: — Теперь все понятно…

И замолчал, не сводя взгляда с верхушек деревьев, особенно черных в бледнеющем небе. Не просто замолчал — тихим стал, каким-то поникшим даже. Сел возле дерева. Откинулся назад, упираясь затылком в ствол пихты. Смотрел в пустоту.

Но это продлилось недолго. Вскинул голову — Огоньку показалось, и уши его шевельнулись.

— Пересядь, — сказал он, и потянул за собой полукровку. Тот повиновался, слишком занятый их разговором, чтобы удивиться.

Теперь Огонек сам сидел спиной к стволу. Подле него тускло-голубым светом светились гнилушки. Их свет, слишком бледный, не слепил в темноте, но казался совсем неживым, будто и сам Огонек, и Кайе попали в страну призраков.

— Ты пришел меня предупредить. Как ты сам про все это узнал?

Огонек рассказал про слова Лачи, которому шпионы донесли о ранении Кайе. Тот слушал молча и не шевелясь. Потом спросил:

— Ладно, допустим. Что же теперь?

Голос Кайе, обычно сочный, богатый оттенками, был сейчас таким же блеклым и потусторонним, как и свет гнилушек рядом:

— Значит, связь, попытка ловушки… и твое благородство. Ты долго шел один по ночному лесу, чтобы меня предупредить, меня — своего врага. Как я могу проверить, что сейчас ты не врешь?

— Ты мне не враг. Если в вашем лагере есть те, кто могут распознавать правду, я готов пойти туда с тобой.

Короткий смешок — будто хрустнула веточка:

— А если это очередной замысел Лачи? И я сам приведу тебя на свою стоянку.

— Ты какого-то очень плохого мнения о Юге и хорошего обо мне, если один полукровка столь опасен, незаменим, главная фигура в любой игре и аж сами Соправители не нашли кого получше, — не выдержал Огонек.

Снова раздался сдавленный звук, но теперь Огонек понял, что Кайе в самом деле смеется. Он все еще зол и не верит, но по крайней мере теперь он действительно слушает. Теперь в его голосе было любопытство, хоть и раздражающе — высокомерное:

— И зачем это все тебе? Чтобы ощущать себя значимым?

— Чтобы Тейит и в самом деле не сцепились с Асталой. Тогда мало не покажется никому.

— Не мелочишься! Или все проще — чтобы я не мешал задурить головы Тумайни с Толаи?

— Вы всегда найдете, к чему придраться у северян! — сказал Огонек. — Я довольно насмотрелся. И крысы мы горные, и чувства у нас не такие, и даже дышим, наверное, неправильно.

— Вы? Значит, ты определился со стороной. А что же мне помешает сейчас ударить по северянам просто если я захочу? — в голосе снова послышались опасные нотки.