Подумал — сейчас тот скажет что-нибудь вроде “Боишься, что укушу?” — но Кайе рта не раскрыл.

— Ты готов?

— Да, — глухо ответил, будто собственное эхо: не голос, тень голоса. И смотрел угрюмо из-под длинной неровной челки.

Рука вздрогнула, когда легла на черную обсидиановую пластину. Единственный признак слабости. Лачи начал произносить текст, не медленно и не быстро. Самоцветы чуть замерцали, отбирая внимание и силы, но иначе было никак. Только бы довести обряд до конца…

Кайе повторял слова за ним, отрывисто, поглядывал на свою бумагу с подсказкой, невольно бросая и взор на ритмичные вспышки и угасания самоцветов. Губы едва шевелились, но Лачи слышал каждое слово — все верно, все без обмана. Да такие и не врут никогда.

И вот это место. Лачи показалось, что сам он умер на месте, но голос не сбился, уверенный, звучный.

На древнем языке “не причиню вреда” и “не ослушаюсь” звучит очень похоже. А что пишется не совсем так — не сразу и осознаешь, если не слишком хорошо владеешь древним наречием, да еще самоцветы искрятся, сбивая с толку.

Кайе повторил нужное слово за Лачи, не отследив, что сказал не то.

Кристаллы камней погасли. Пластинка медленно налилась голубым светом — свет перебивал полупрозрачную черноту обсидиана. Рука словно прилипла к гладкой поверхности. Но вот слабее стало свечение, и рука пленника вздрагивает; сжатая в кулак ладонь — разбить пластину, пока не поздно.

— Передумал? — спросил Лачи ледяным голосом (а иначе никак, челюсть свело). Юноша убрал руку. Словно судорога исказила пластину, и вот она уж, как и прежде — черная, гладкая.

— Брось ее сюда.

Бросил не глядя. Свет факела лизнул обсидиан. Поймав, Лачи подошел к стене, вставил пластину в свитые кольца головонога поменьше того, что на потолке. Победа? Печать хальни невозможно разрушить. Теперь главное — вернуться с укрощенной добычей в Тейит. Сказал удовлетворенно, не просто чувствуя — видя, как собственные руки дрожат:

— Ну вот…

И, пристально глядя на Кайе, произнес:

— Ты не причинишь вреда ни мне, ни кому-то еще без моего приказа. Будешь отныне слушаться только моих указаний, неважно, в человечьем ты облике или энихи. И также я запрещаю тебе пытаться причинить любой вред себе самому.

Кайе растерянно вскинулся, не понимая. Лачи не мог отказать себе в удовольствии пояснить:

— Язык ты знаешь, но недостаточно хорошо, а мои самоцветы помогли тебе отвлечься. Вместо этого ты произнес вот это, — он повторил.

Кайе глянул на бумагу перед ним, на знаки. Когда осознал — глаза стали совсем большие и черные, и лицо — как при попытке вырваться от головонога. Только эти кольца разорвать было еще меньше надежды.

Что-то прошептал, и невозможно было понять — но не ругательство.

Лачи почти пожалел его — он много раз видел и страх, и боль в чужих лицах, но никто не отдавал врагу способ разрушить свою родину. Потом он подумал о своих детях — Кайе убил бы их не задумываясь, только подчиняясь приказу другого человека.

Отдал приказ каменному чудищу отпустить пленника. Тот не шевельнулся, и не мог ослушаться, но такой ужас и отчаяние росли в нем, что Лачи почувствовал, что еще немного и его, Лачи, самого изнутри превратит в пепел.

Чтобы отвлечь, позвал целителя — Кайе давно нуждался в помощи. На сей раз юноша не противился и, кажется, даже не заметил, как наложили на ребра тугую повязку, как промыли рану на плече и перевязали ее.

А потом дрожь прошла по его телу, он подался вперед и потянулся, будто хотел рассмотреть что-то на полу за краем каменного стола — и на пол спрыгнула черная тварь с тусклой шерстью и клыками в палец длиной.

Целитель с визгом вылетел за дверь, запутавшись в полосе ткани для перевязки. У Лачи будто вся кровь заледенела и желудок оторвался, но он стоял и смотрел в глаза зверя. Тот попятился, сперва сел, потом лег и закрыл глаза.

И вот тут Лачи выругался длинно и от души.

Не сомневался: если велит сейчас перекинуться обратно, Кайе подчинится. Но не хотел, успеется, пусть сейчас побудет в зверином обличье. Вероятно, ему так проще. Совершенно лишним будет, если он сейчас повредится рассудком. Лачи выглянул в коридор и позвал своих людей. Они уже услышали вопль целителя, прибежали и толпились снаружи, не решаясь войти. Не из трусости: больно уж необычная картина предстала их взорам. Но преступили порог, все же опасливо покосившись на зверя. Лачи пояснил, видя их неуверенность:

— Нельзя оставлять его тут. Сам он не хочет идти.

— Надо на него намордник надеть, и сеть сверху набросить… — нерешительно проговорил один. Лачи качнул головой:

— Он вас не тронет.

Приблизились опасливо, отшатнулись, когда черный зверь повернул морду и показал клыки — длинные и острые.

— Не тронет, я говорю. — И приказал вполголоса: — Ты слышал. Не смей.

Откуда же простым слугам, даже воинам, знать про печать хальни? А опытных Лачи посвящать в это дело не собирался. И объяснять тоже.