Шрифт:
Поздоровавшись за руку, шеф усадил их перед письменным столом, сел напротив в номенклатурное кресло и нахмурился:
— Не бережем людей, уважаемые товарищи, а? Не бережем…
Корытов, глядя на чернильный прибор, повел плечом:
— Нашей вины в гибели бортоператоров нет как будто… Сегодня ночью мне домой дозвонился начальник партии Егорин. Слышимость была отвратительная, но одно я понял определенно: виноват экипаж самолета.
— Мне тоже ночью звонили: тамошний главный технический инспектор ЦК профсоюза рабочих геологоразведочных работ, Прохоров — его фамилия, Иван Сазонтович. Непосредственно с ним вам и придется иметь дело при расследовании — он приказом министра назначен председателем комиссии… Действительно, виноваты как будто летчики. Самолет врезался в высоковольтную линию электропередач. А вот как и почему врезался — пока никто ума не приложит.
«Да, да, Егорин тоже что-то кричал про высоковольтку…»
— Так что — дело непростое, поработать вам придется… — Шеф поправил авторучку на чернильном приборе. — Погибшие семейными были?
Корытов кивнул.
— Дети?
— По одному.
— А где их жены?
— Женам, — подал голос Валентин Валентинович, — телеграфировали: одна оказалась в отпуске на Юге, другая — в служебной командировке.
— Ладно… Когда у вас вылет самолета?
— В шесть вечера.
— Зайдите в канцелярию, возьмите приказ…
Зазвонил телефон.
— Слушаю! — шеф прижал трубку к уху: — Приветствую вас! — Лицо его расплылось в улыбке, которую он тут же погасил. — Минуточку… — Прижав трубку плечом, он протянул через стол руку, кивнул (мол, действуйте!) и снова, теперь уже в открытую, заулыбался ожившему в трубке голосу. — У меня, понимаешь, товарищи из Ленинграда…
«Все правильно, Трофим Александрович, — жизнь продолжается…»
В канцелярии приказ был еще не размножен. Заведующая извинилась, отправила курьера с подлинником в бюро множительной техники и, кивнув на репродуктор, пиликающий сигналы точного времени, улыбнулась:
— Теперь уже — после обеда…
Ну что ж… Есть не хотелось (предвидя хлопотный день, они плотно позавтракали в московском аэропорту), выходить на улицу — тоже. Они присели на одинокий диванчик у выхода на лестницу, наблюдая, как распахиваются одна за другой двери кабинетов, как торопятся министерские работники в столовую, как, пустея, затихает широкий коридор.
Корытов прислонился затылком к прохладной стене, закрыл глаза, собираясь подремать, и вдруг на мерцающем экране его воображения вспыхнула и отчетливо запечатлелась между двух осей яркая кривая линия… Линия падала из бесконечности вертикальной оси и плавно уходила в бесконечность горизонтальной. На вертикальной, проградуированной в не предусмотренных никакими государственными стандартами единицах, проецировалось человеческое горе, боль и горечь людская, по горизонтальной — отмерялась дистанция (близость, отдаленность), на которой находились от места пересечения осей люди. А на пересечении была гибель двоих совсем молодых парней — Вадима Козлова и Дмитрия Пичугина… Вплотную к вертикальной оси высились фигуры их жен, детей, родителей, дальше — по снижению кривой — родственников и друзей. Еще дальше — где-то посредине — Трофим увидел себя, за собой — министерского шефа по технике безопасности, самого министра… В конце неотчетливо проступали фигурки безликих людей, знать не знающих, кто именно, где и при каких обстоятельствах погиб, но тоже имеющих отношение к факту гибели — чисто служебное: делающих пометки в отчетах, высчитывающих коэффициент травматизма, исправляющих показатели…
От реальности представшей его глазам схемы, от сознания несоизмеримости зажатых в ее осях величин Корытов почувствовал себя нехорошо, поднялся с дивана и, доставая сигареты, направился в курительную комнату.
4
Огромный зал ожидания аэропорта восточного направления напомнил Корытову детские годы, переполненные послевоенные вокзалы. В креслах и на стульях дремали, читали, перекусывали взрослые; спали разморенные усталостью и духотой дети; проснувшиеся — просили воды, конфет, игрушку, пописать, затевали между собой возню.
Но ожидало это кочевье, собравшееся из многочисленных областей и краев страны, не очередного — прокопченного, с расхлябанными суставами — паровозика, волочащего хвост разномастных — своих и трофейных — вагонов, а вызова на посадку в современные воздушные лайнеры, стоящие ли по краям летного поля до назначенного расписанием часа, задерживающиеся ли с вылетом из-за погоды или сбоя в работе технических служб аэрофлота.
Им с Бубновым повезло: самолет их запоздал с вылетом всего на полтора часа.
— Навстречу солнышку летим… — пыхтел в соседнем кресле Валентин Валентинович, опоясываясь коротковатым для его живота привязным ремнем. — Часов пять нынче впустую из наших суток испарится.
— Нашли, о чем пожалеть! Вы посчитайте, сколько времени у нас и без помощи аэрофлота в трубу вылетает! На заседаниях, на совещаниях…
— Подсчитывал как-то на одном из таких заседаний — от нечего делать.
— И что получили в результате?
— Мало утешительного, Трофим Александрович, мало!
Они взяли по леденцу с подноса, на миг остановившегося перед их лицами в зигзагообразно плывущих по салону руках стюардессы, сунули за щеки. Самолет разгонялся по взлетной полосе.
Корытов приспустил спинку сиденья, запрокинул голову.
«Высоковольтная линия электропередач… Высоковольтка… — вспомнил он утренний разговор с шефом. — Где-то она уже встречалась тебе, Трофим, в последние дни… совсем недавно в каком-то разговоре фигурировала!..»
…На остановке такси возле Дома свадебных торжеств большая компания пела под гитару, ожидая машин.